Ангел беЗпечальный

— Да как же это, за что? — Сема мертвой хваткой вцепился в плечо Угрюмого, на подбородок его вытекла жирная струйка слюны. — Вот так просто — под топор?

— Сожалею! — театрально развел руками Анисим Иванович. — Судьба!

— Ладно бодягу разводить, — Василий Григорьевич, пряча улыбку, закрыл лицо ладонью. — Жить хотите — валите прочь, и чтоб больше вас не видел!

Сема, Фомич и Угрюмый упрашивать себя не заставили: подхватили под руки безчувственного Жбанова и выкатились прочь из Сената.

— А ведь они вернутся, — задумчиво глядя им вслед, сказал Борис Глебович. — Думаете, запугали их? Не те ребята. Очухаются, поймут, что дурачили их, и еще больше обозлятся. Их четверо было всего. А если с десяток приедет?

— Пессимист ты, Борис, — беззаботно пожал плечами Анисим Иванович. — Лиха беда начало. Справились сегодня — и другой раз не сплохуем. Так, Василий Григорьевич?

— Посмотрим, — неопределенно качнул головой Порфирьев.

— Давай пять! — Анисим Иванович энергично потряс ему руку и широко улыбнулся. — А служил-то где — в спецназе, небось?

— Там. До командира роты дошел.

— А дальше-то чего? — вздернул вверх подбородок Анисим Иванович. — Шел бы до командира полка — здесь бы тогда не оказался!

— Долгая история, — Василий Григорьевич помрачнел и помассировал разбитый в кровь кулак. — Тут такое дело… Вас действительно продали с потрохами. Проклов за каждого из вас по пятьсот долларов получил. Я расписку видел. Хотел сегодня утром документы из сейфа нашего изъять, чтобы следов никаких не оставалось. Ну, тут уж ему не обломилось.

— Вот ведь ирод пенсильванский! — выругался Мокий Аксенович. — Вот уж кого под топор нужно было, вот уж…

— А что же господин Коприев? — нетерпеливо перебил его Анисим Иванович. — У него ведь немалый интерес здесь имелся?

— Он за свой интерес от бандюков сполна получил, — Василий Григорьевич плюнул на костяшки пальцев, пытаясь оттереть с них следы крови, — там уж десятками тысяч пахнет, если не сотнями.

— Да уж, — вздохнул Анисим Иванович, — похоже, отбиться действительно будет непросто, если вообще возможно. Право слово — крематорная директория, хоть в гроб ложись.

— Посмотрим, — опять пожал плечами Василий Григорьевич, — какой-то выход должен быть.

— Наум… — Борис Глебович назвал его имя непроизвольно, просто потому что думал о нем в этот момент — опять увязывались с ним какие-то чаяния и надежды: вот, дескать, Наум сейчас же решение нужное и найдет…

— Наум? — подхватил Мокий Аксенович. — Где он, кстати? Мы, старики, жизни свои чуть не отдали за правое дело, а он, молодец, что? В какую щель залез?

— Помолчал бы, язва! — прогундел, едва шевеля разбитыми губами, Савелий Софроньевич. — Ты-то уж много навоевал! Ни одной царапины, гнида. Сам-то где отлеживался?

— Да я… — взвился Мокий Аксенович. — Я, если б ты знал, полчаса этого Жбана по полу катал! Если бы не я…

— Хватит собачиться, гвардейцы! — отрезал Анисим Иванович. — Всем дадим по медали! А Наум ваш — вон он.

Наум стоял в проходе между мужской и женской половинами. В широко раскрытых глазах его застыли слезы; следы от них обнаруживали себя и на щеках, и в кудельках бороды.

— Испугался, бедняжка, — всхлипнула бабка Агафья и, подойдя, погладила его по груди.

— Да не испугался он! — с жаром воскликнула Аделаида Тихомировна. — Когда все это безумие происходило, он молился — на коленях стоял и молился за всех нас, между прочим. И плакал…

— А ты говоришь: в щель залез. Молился человек! — Савелий Софроньевич погрозил Мокию Аксеновичу украшенным ссадинами кулаком. — Погоди, доберусь до тебя!

— Как бы сам не пожалел! — взвился Мокий Аксенович. — Мало тебе досталось?

— Эй, дедки, чего раздухарились? — Василий Григорьевич поднялся во весь свой богатырский рост, распрямил плечи и поморщился.

— Больно? — участливо поинтересовалась бабка Агафья.

— Есть малость, — он мучительно скривил губы, но тут же взял себя в руки: — Ерунда, меня из пушки не убьешь! Вы вот что: через полчаса в колонну по двое — и маршем на кухню. Я эн-зэ вскрою: тушенку там, солянку, ну и прочее.

— Вот разговор мужчины! — потряс в воздухе руками Анисим Иванович. — Просто праздник какой-то! Тушенка!

Порфирьев ушел, а сенатовцы взялись устранять учиненный в пылу сражения погром: собирали порушенные кровати, расставляли опрокинутые тумбочки, стулья и столы. Всех отчего-то одолело веселье: бабка Агафья кудахтала и все расхваливала Василия Григорьевича, а Мокий Аксенович хвастался своими ратными подвигами. Женщины обрабатывали раны пострадавших мужиков, проявляя особое участие к Савелию Софроньевичу…