Ангел беЗпечальный

Борис Глебович пропустил момент появления Зои Пантелеевны. Когда нечаянно встретился с ней глазами, словно обжегся, ухватился за оголенный провод под напряжением — столько было во взгляде ее муки, внутренней неизбывной боли… Она держала в руках букетик полевых цветов, изломанный и измятый, как видно, только что поднятый ею с пола; поникшие цветочные головки сиротливо склонялись к ней на грудь и сливались со своими блеклыми собратьями на ее домашнем ситцевом халатике; волосы ее, прибранные в спешке, кое-как стихийно рассыпались белокурыми прядями, и, верно, оттого казалась она сейчас особенно несчастной и одинокой. Борис Глебович едва не кинулся к ней, но она уже отвела взгляд и что-то тихо рассказывала Аделаиде Тихомировне. Ему нестерпимо захотелось услышать ее голос, и он приблизился…

— Я Федюшку мыла, младшенького. Тут Петруха прибегает, говорит, что вас убивают. Дела все бросила и вместе с ним бегом к Митрофану Сергеевичу и к вам…

— Детей-то как оставила? — Аделаида Тихомировна погладила ее по плечу и попыталась подобрать ее непослушные льняные прядки.

— Да они привыкшие, самостоятельные, — Зоя Пантелеевна вздохнула и виновато улыбнулась: — Запоздала я…

— Ничего, все хорошо. Анисим Иванович… — Аделаида Тихомировна прижала руку к сердцу. —  Я бы не пережила, если б с ним что-то… Он необыкновенный! — она с силой зажмурила глаза. — Зоечка, дорогая, он как принц из сказки! Я так счастлива!

— Я вас понимаю, — прошептала Зоя Пантелеевна…

Борис Глебович вдруг испугался, что не совладает с собой, со своими чувствами и сейчас же наделает глупостей. Он заставил себя сделать несколько шагов в сторону, наткнулся на Петруню (его появления он тоже не заметил), зачем-то обнял его, прижал к себе…

— Это… это самое, — растерянно промямлил Петруня, — я за Митрохой бегал: он какой-никакой — мент…

— Спасибо, — едва не задохнулся Борис Глебович и отошел.

А Петруня тут же вернулся к разговору с Савелием Софроньевичем. Тот кивал перебинтованной головой и пытался растянуть в улыбку стянутые запекшейся кровью в узел губы.

— Держись, братуха! — Петруня озорно ему подмигнул. — Меня раз так отдубасили, что в районке едва голову из задницы достали. Ничего — выжил. А Митроха-то, участковый наш, волыну свою по пьяни в лавку винную заложил, ходит теперь с пукалкой водяной в кобуре. Обещался завтра обыск в лавке провести и Клавку-продавщицу за хранение оружия привлечь. Вот ведь гад! Ну ничего, прибежал вам на помощь. Только чем стрелять бы стал, если что?

Борис Глебович огляделся и заметил участкового Митрофана Сергеевича, совсем уже по виду старика, с седыми усами и колючей, цвета перца с солью, щеткой волос. Он добродушно улыбался и, слушая Анисима Ивановича, что-то записывал в растрепанный блокнотик.

— Ба! — встрепенулся вдруг Анисим Иванович. — Тушенка стынет! Так, господа, бегом марш в столовую!

— Что, тушенку дают? — удивленно воскликнул недавно лишь оклемавшийся Капитон Модестович.

— Не спите на работе, профессор! — Анисим Иванович мягко хлопнул его по спине. — В вашем возрасте лишняя минута сна чревата простатитом и чесоткой и, в конце концов, — голодной смертью. Вперед, нас ждут великие дела! — он двинулся к выходу, увлекая Капитона Модестовича за собой.

Сенатовцы один за другим последовали за ними. Борис Глебович пристроился в конец процессии, но его остановил Наум.

— Погоди.

— Да? — Борис Глебович попытался заглянуть ему в глаза, но тот, как всегда, чуть отвел взгляд в сторону.

— Ты не ходи сегодня в столовую, не нужно сегодня есть мясо. Вот что тебе надо, — Наум извлек из кармана завернутый в тряпицу ломоть ржаного хлеба: — он еще не черствый и чистый, я его сразу обернул.

Борис Глебович хотел отшутиться и уйти, но его вдруг прошиб озноб: он испугался  — по-настоящему, сильнее, чем давеча в драке со Жбановым. Неизвестности… Предчувствия чего-то грядущего, волнующего и непонятного…

— Кто… кто это велел тебе передать? — застрявший в горле ком мешал говорить, и он собрал все силы, чтобы продолжить: — Ангел? Он? Не молчи…

— Завтра придет отец Павсикакий и все тебе объяснит.

— Отец? Чей?

— Ничей. Просто отец. Он священник из здешней церкви. Потерпи до завтра, — Наум улыбнулся: — Пожалуйста!

— Хорошо, — Борис Глебович опустил голову на грудь, но тут же встрепенулся: — Но я не понимаю…

— Потерпи! — мягко остановил его Наум. — Завтра все узнаешь. А перед сном прочти вот это, — он протянул Борису Глебовичу свернутый в четверть лист бумаги: — это из «Троицких листков» — отец Павсикакий просил тебе передать.

— Хорошо, — опять кивнул Борис Глебович и взял листок, — подожду.

Наум, не сказав более ни слова, ушел, а Борис Глебович на одеревеневших, негнущихся ногах доковылял до своей кровати. Издали ему показалось, что с репродукции над его постелью исчез парусник: оставались на месте море, волны, облака, а парусника не было — испарился, уплыл за горизонт… Он закрыл глаза, замер, потом встряхнулся всем телом и поднял веки: кораблик вернулся на место. «Пожалел меня…» Борис Глебович упал на постель и пять минут лежал без движения. Затем развернул листок и стал читать: