Ангел для кактуса (СИ)

На секунду он позволяет себе оторваться от дороги — а этот участок, действительно, требует максимум сосредоточенности! — и одаривает меня коротким, но глубоким, многоговорящим взглядом. Я читаю в нем все. Кажется, даже больше, чем нужно. Поэтому приказываю себе остановиться и не выдумывать то, чего нет и быть не может, но зачем-то продолжаю изучать его лицо. Изучать каждый миллиметр. Ведь где-то, может быть, в непоколебимой мимике, должен, ну просто обязан скрываться хотя бы один весомый подвох. Но его взгляд даже теперь, когда он смотрит прямо перед собой, излучает теплоту, и я впитываю ее, как губка. Смешно! И почему я решила, что Алексей — один из тех заносчивых супчиков, которые упиваются своим статусом?

Вот пропасть! Меня кидает из крайности в крайность. Я должна быть последовательной. Должна, должна, должна… Но все еще смотрю на него и зачем-то пытаюсь приподнять бровь. Брови… То одну, то другую… На его манеру. Предпринимаю попытку за попыткой, зная, что могу скрыть свой глуповатый вид под очками, но в какой-то момент, представив себя со стороны, все-таки срываюсь на хохот.

Алексей наконец-то одаривает меня своей потрясающей улыбкой:

— Вижу, тебе показалось?

Я киваю:

— Мне показалось. — И заметив любимую кофейню в паре шагов от остановки, привстаю, но, вовремя вспомнив о фиалке на коленях, плюхаюсь обратно на сидение, после чего торопливо машу свободной рукой и в порыве легкого, невесомого счастья, хватаюсь за его локоть: — Тормози!

— Тормозить?

— Да! — Но тут же спохватываюсь: — Если мы, конечно, не нарушаем никакие правила.

Он мягко усмехается:

— С тобой не соскучишься. Ты снова где-то что-то забыла? — и, не дожидаясь моего ответа, заставляет Черную Убийцу обратиться в податливую Черную Кошечку. Машина плавно тормозит у обочины.

Я довольна. Но не могу обойтись без сарказма:

— Хочешь, сказать, что я Маша-растеряша?

Он отстегивает ремень безопасности, разворачивается ко мне всем корпусом, согнув правую ногу и закинув ее на левую, и отвечает на мой вопрос одним лишь взглядом, от которого я по-настоящему теряюсь. Мое сердце подпрыгивает вверх, превращаясь в вагончик, несущийся по мертвой петле американских горок, внутри которого, вцепившись копытами друг в друга, ошалело визжат розовые пони.

И я направляю все свои внутренние силы на то, чтобы унять его.

— Ты опять это делаешь.

— Что?

— Смотришь на меня.

— Ты запрещаешь мне смотреть на тебя? — он не сводит с меня глаз. И улыбается. Божественно улыбается.

— Нет. То есть да. — В моей голове творится полная неразбериха, и я решаю, что нам необходимо сменить тему. Срочно. — В этой кофейне, — я указываю на неприметную вывеску с витиеватыми буквами, — самый лучший «ванильный капучино». И тающий во рту «Венский штрудель», — я втягиваю в себя воздух и невольно зажмуриваюсь, понимая, как сильно проголодалась. Но не позволяю себе надолго забыться: снимаю очки и кладу их на приборную панель. — Ты любишь «ванильный капучино»? Или предпочитаешь «американо»? «Мокко», «Эспрессо», «Бреве»?

Кажется, я слишком много и часто думаю о кофе.

Алексей смеется:

— Ты отважилась выпить со мной кофе?

— Я отважилась позвать тебя туда, где ты, возможно, никогда не был. Я знаю, что люди твоего круга не посещают подобные заведения, не сидят на высоких стульях, поедая кремовые пирожные, пачкая нос, но…

Но он меня перебивает:

— «Бреве» здесь так же бесподобен, как и «ванильный капучино». Пошли!

Я бью его по коленке:

— Подхалим!

Он блистательно улыбается:

— Тебе очень идет твое имя.

Глава 10. Алексей

Единственное, что мне не нравится в этой кофейне, так это шум перфоратора, неустанно работающего где-то по соседству. А в остальном — все очень даже прилично.

Я стараюсь не смущать Лину, пока она расправляется с десертом, но у меня это плохо получается. То, как она ест, удостоено отдельного внимания, ведь она кайфует, кайфует от таких обыденных вещей, как кофе и кусочек торта. Я делаю еще один глоток «ванильного капучино» и киваю, указывая на вертикальную витрину-холодильник:.

— Мне кажется, вот то пирожное смотрит прямо на тебя.

— Какое? — она оборачивается, чтобы отыскать его, и ее мелкие кудри пружинят по плечам. Хочется потрогать эти колечки, поиграть с ними, попробовать распрямить…

И о чем я думаю? Чувствую себя пятнадцатилетним мальчишкой!

— Шоколадное, во втором ряду, — наклоняюсь к ней ближе, чтобы указать направление, а сам ловлю момент и без зазрения совести любуюсь ею, в который раз пытаясь понять, чем она притягивает мое внимание.

— Хорошо, — она кладет ложечку на блюдце и встает. — Но оно будет последним! Иначе я стану подозревать, что ты в сговоре с моей бабушкой.

Я смеюсь. И сжатой ладонью прикрываю рот:

— Роза, Роза! Я Тюльпан. Нас разоблачили. Как слышно? Прием!

Я говорю негромко, но Лина меня слышит. И улыбается. Она открывает холодильник, берет оттуда тарелку с пирожным, говорит что-то официанту, а потом возвращается за наш столик.