Ангел для сестры

Я сразу краснею, и Анна тоже, как будто это заразно. В пожарной команде только одна женщина, и та работает не на полную ставку, женская уборная расположена на нижнем этаже. И тем не менее.

Волосы завешивают лицо Анны.

— Я не о том… просто я держу их…

— Ты можешь оставить их в ванной, — разрешаю я, а потом авторитетно добавляю: — Если кто-нибудь пожалуется, скажу, что они мои.

— Не думаю, папа, что тебе поверят.

Я обнимаю ее одной рукой:

— Может, сперва я буду что-то делать не так. Никогда не жил в одной комнате с тринадцатилетней девочкой.

— Я тоже нечасто ночую с сорокадвухлетними мужчинами.

— Это хорошо, потому что я убил бы их.

Ее улыбка отпечатывается на моей шее. Может, все будет не так страшно, как я думал. Может, я смогу убедить себя, что этот переезд в конце концов сохранит мою семью, хотя первый шаг подразумевает ее разрушение.

— Папа?

— Хм?..

— Просто чтобы ты знал: никто не играет в рыбу, научившись ходить на горшок.

Она крепче обнимает меня, как делала, когда была маленькой. В этот момент я вспоминаю, как в последний раз нес ее на руках. Мы шли через поле, все впятером, рогоз и ромашки были выше ее головы. Я поднял Анну, и мы вместе пробивались через море травы. Но оба впервые заметили, как низко болтаются ее ноги, она была уже слишком велика, чтобы сидеть у меня на бедре. Очень скоро Анна забрыкалась, я отпустил ее, и она пошла сама.

Золотые рыбки становятся большими для аквариумов, куда их посадили. Бонсаи теснятся в миниатюрных горшках. Я бы все отдал, чтобы Анна оставалась маленькой. Дети перерастают нас намного быстрее, чем мы их.

Кажется знаменательным, что, в то время как одна из дочерей тянет нас в правовой кризис, другая находится в муках кризиса медицинского, но мы ведь довольно давно знаем: Кейт на последних стадиях почечной недостаточности. В этот раз нас сводит с ума Анна. И ты, как обычно, все понимаешь и справляешься с обеими. Человеческая способность выносить трудности — она, как бамбук, гораздо более гибкая и упругая, чем кажется на первый взгляд.

В тот вечер, пока Анна паковала вещи, я поехал в больницу. Когда вошел в палату, Кейт делали диализ. Она спала в наушниках от CD-плеера. Сара встала со стула, прижав палец к губам, призывая к тишине, и вывела меня в коридор.

— Как Кейт? — спросил я.

— Почти так же, — ответила она. — Как Анна?

Мы обменивались сведениями о состоянии дочерей, словно на миг показывали друг другу карточки с фотографиями бейсболистов, не желая пока заканчивать игру. Я посмотрел на Сару, размышляя, как сказать ей о том, что сделал.

— Куда вы сбежали, пока я билась с судьей? — спросила она.

Ну вот. Если будешь сидеть и рассуждать, какой сильный тебя ждет пожар, никогда не решишься вступить в него.

— Я забрал Анну на станцию.

— Что-то случилось на работе?

Я набираю в грудь воздуха и прыгаю вниз с кручи, в которую превратился мой брак.

— Нет. Анна поживет там со мной несколько дней. Думаю, ей нужно немного побыть наедине с собой.

Сара таращится на меня:

— Но Анна будет не наедине с собой. Она будет с тобой.

Вдруг коридор начинает казаться мне слишком ярким и широким.

— Это плохо?

— Да, — говорит Сара. — Ты действительно считаешь, что, если потакать капризам Анны, это пойдет ей на пользу?

— Я не потакаю ее капризам. Я даю ей пространство, чтобы она сама пришла к правильным выводам. Не ты сидела с ней, пока шло разбирательство у судьи. Я беспокоюсь за нее.

— Ну, этим мы с тобой отличаемся, — возражает Сара. — Я беспокоюсь за обеих наших дочерей.

Я смотрю на нее и на долю секунды вижу женщину, какой она была когда-то, — ту, что знала, где отыскать улыбку, не мешкая; ту, что всегда забывала, чем кончается шутка, и тем не менее смешила; ту, что могла завести меня, не прилагая к этому никаких усилий. Я беру в ладони ее лицо, думая: «О, вот и ты», — после чего наклоняюсь и целую в лоб.

— Ты знаешь, где нас найти, — говорю я и ухожу.

Вскоре после полуночи нам звонят из скорой помощи. Анна моргает глазами со своей постели, звонок выключается, и автоматически вспыхнувший свет заливает комнату.

— Ты можешь остаться, — говорю я, но она уже на ногах и обувается.

Я дал Анне старую спецодежду нашей совместительницы: пару ботинок, красную шапку. Она надевает куртку и залезает в «скорую», пристегивая себя к обращенному назад сиденью за Рэдом, который готов рулить.

Мы с визгом летим по улицам Верхнего Дерби к дому престарелых «Солнечные ворота» — преддверию встречи со святым Петром. Рэд вытаскивает из машины носилки, а я несу сумку парамедиков. У дверей нас встречает медсестра:

— Она упала и на некоторое время потеряла сознание. Теперь у нее немного помутилось в голове.

Нас отводят в одну из палат. На полу лежит пожилая женщина, худая и тонкокостная, как птица, из макушки головы у нее течет кровь. Пахнет так, будто старушка перестала контролировать свой кишечник.

— Привет, подружка, — произношу я, быстро опускаясь рядом, беру ее руку, кожа тонкая, как креп. — Можете сжать мои пальцы? — И медсестре: — Как ее зовут?

— Элди Бриггс. Ей восемьдесят семь.