Ангел для сестры

– Что ты хочешь от меня услышать, Джулия? Я был недостаточно хорош для тебя. Ты заслуживала большего, чем какой-то чудик, который в любую минут может свалиться в конвульсиях и пустить пену изо рта.

Джулия сидит тихо-тихо.

– Ты мог бы позволить мне самой сделать выбор.

– Что бы это изменило? Неужели ты действительно получала бы удовольствие, охраняя меня, как Джадж, когда это случается, и с радостью подтирала бы за мной до конца дней. – Я качаю головой. – Ты была так чертовски независима. Свободный дух. Я не хотел порабощать тебя.

– Знаешь, если бы у меня был выбор, может, я не провела бы последние пятнадцать лет, думая: что со мной не так?

– Ты? – Я смеюсь. – Посмотри на себя. Ты сногсшибательна, полный нокаут. Ты умнее меня. Ты делаешь карьеру, думаешь о семье и даже, наверное, умеешь сохранять баланс чековой книжки.

– Я одинока, Кэмпбелл, – добавляет Джулия. – Ты думаешь, почему мне пришлось научиться вести себя независимо? Кроме того, я вспыльчива, перетягиваю на себя одеяло во сне, и второй палец на ноге у меня длиннее большого. У моих волос свой почтовый индекс. Плюс мне можно давать направление в дурдом во время ПМС. Ты любишь кого-то не за совершенство, а вопреки тому, что это человек несовершенен.

Я не знаю, что ответить. Это как, прожив на свете тридцать пять лет, услышать, что небо, которое всегда представлялось тебе ярко-голубым, на самом деле скорее зеленое.

– И вот еще что, на этот раз тебе не придется бросать меня. Я сделаю это сама.

Если такое возможно, мне становится хуже. Я пытаюсь притвориться, что меня совсем не задели ее слова, только сил нет.

– Так уходи.

Джулия пристраивается рядом и говорит:

– Я уйду. Лет через пятьдесят или шестьдесят.

Анна

Я стучусь в мужскую уборную, захожу. На стене висит очень длинный и страшный писсуар. Напротив у раковины моет руки Кэмпбелл. На нем брюки от папиной формы. Выглядит он теперь по-другому: будто все прямые линии, использованные в рисунке его лица, размазали.

– Джулия сказала, вы хотели, чтобы я пришла сюда.

– Да, я хотел поговорить с тобой наедине, а все комнаты для совещаний наверху. Твой отец считает, мне не стоит пока ходить по лестницам. – Он вытирает руки полотенцем. – Извини за то, что случилось.

Ну, не знаю, есть ли какой-нибудь приличный ответ в данной ситуации. Я покусываю нижнюю губу.

– Из-за этого мне нельзя было гладить вашу собаку?

– Да.

– Откуда Джадж знает, что нужно делать?

Кэмпбелл пожимает плечами:

– Это как-то связано с запахом или электрическими импульсами, которые животное может почувствовать раньше человека. Но я думаю, это потому, что мы так хорошо друг друга знаем. – Он гладит пса по шее. – Джадж уводит меня в какое-нибудь тихое место до того, как это случается. Обычно я получаю фору минут в двадцать.

– А-а. – Мне вдруг становится не по себе; я видела Кейт, когда ей было очень плохо, но это другое дело; от Кэмпбелла я такого не ожидала. – Вы поэтому взялись за мое дело?

– Чтобы у меня начался приступ на публике? Поверь мне, нет.

– Нет, я не о том. – Я отвожу от него взгляд. – Потому что вы знаете, каково это – не иметь власти над своим телом.

– Может быть, – задумчиво произносит Кэмпбелл. – Но мои дверные ручки настоятельно требовали полировки.

Попытка поднять мне настроение терпит жалкую неудачу.

– Я вам говорила, вызвать меня как свидетеля – это плохая идея.

Он кладет руки мне на плечи:

– Анна, пойдем. Если я могу вернуться туда после устроенного представления, ты уж точно просидишь на этом электрическом стуле, пока я задам еще несколько вопросов.

Крыть мне нечем. Поэтому я иду следом за Кэмпбеллом в зал суда, где все не так, как было час назад. Все смотрят на моего адвоката, как на часовую бомбу. Он подходит к судье и обращается к собравшимся в зале:

– Я весьма сожалею о том, что произошло, судья. Надо было все отдать за десятиминутный перерыв, верно?

Как он может шутить в такой ситуации? И тут я понимаю: Кейт тоже так делает. Может, если Господь наделяет вас каким-то физическим изъяном, Он же снабжает и чувством юмора, чтобы вам было легче справляться с напастью?

– Вы не хотите отдохнуть остаток дня, советник? – предлагает судья Десальво.

– Нет, я теперь в норме. И считаю, нам важно добраться до сути. – Он оборачивается к судебному стенографисту. – Не могли бы вы, гм, освежить мою память?

Женщина прочитывает стенограмму, и Кэмпбелл кивает, но ведет себя так, будто впервые слышит мои слова, повторенные вторично.

– Хорошо, Анна, ты сказала, что Кейт попросила тебя подать ходатайство о медицинской эмансипации?

От неловкости я снова внутренне вся сжимаюсь.

– Не совсем так.

– Не могла бы ты объяснить?

– Она не просила меня подавать иск.

– Тогда о чем она просила тебя?

Я кошусь на маму. Она знает, не может не знать. Не заставляй меня произносить это вслух.

– Анна, – понуждает меня к ответу Кэмпбелл, – о чем она тебя просила?

Я мотаю головой, плотно сжав губы, и судья Десальво нагибается вперед:

– Анна, ты должна ответить на вопрос.

– Хорошо. – Правда выплескивается из меня ревущей рекой, прорвавшей плотину. – Она просила меня убить ее.