Ангел для сестры

Мимо проезжает машина, по радио передают песню, которую никогда не ставят зимой. Изо рта Джесса вылетает сизая струйка дыма. Интересно, он когда-нибудь ходил на яхте? Есть ли у него воспоминание, которое он хранит долгие годы, например о том, как сидит на лужайке перед домом Четвертого июля, чувствуя, как холодеет трава после захода солнца, и держит в руке бенгальский огонь, пока ему не начинает жечь пальцы. У нас у всех есть что-то в памяти.

Через семнадцать дней после выпускного она оставила записку под дворником на ветровом стекле моего джипа. Не успев развернуть листок, я подумал: как она добралась до Ньюпорта и как вернулась? Я отнес записку к заливу и прочитал, сидя на камнях, а после этого поднес листок к лицу и принюхался. Вдруг он пахнет ею?

Формально мне было нельзя водить машину, но это не имело значения. Мы встретились, как было сказано в записке, на кладбище.

Джулия сидела перед могильным камнем, обхватив руками колени. Заметив меня, она подняла взгляд:

– Я хотела, чтобы ты был другим.

– Джулия, это не ты.

– Нет? – Она встала. – У меня нет доверительного фонда, Кэмпбелл. Мой отец не владеет яхтой. Если ты в те дни складывал крестом пальцы в надежде, что я превращусь в Золушку, значит ты все себе напридумывал.

– Ничто из этого меня не волнует.

– Ложь! – Она прищурила глаза. – Ты думал, будет весело шататься по трущобам? Ты сделал это назло родителям? А теперь можешь соскрести меня с подошвы своего ботинка, как случайно раздавленного жука? – Она бросается на меня и ударяет в грудь. – Ты мне не нужен. И никогда не был нужен.

– Ну а я, черт возьми, нуждался в тебе! – кричу я ей в ответ.

Когда она поворачивается, я хватаю ее за плечи и целую. Я собрал все то, что не мог сказать вслух, и влил в нее поцелуем.

Некоторые поступки мы совершаем, потому что убедили себя: так будет лучше для всех. Мы говорим себе, что это правильно, альтруистично. Так ведь гораздо проще, чем сказать правду.

Я оттолкнул Джулию. Спустился с кладбищенского холма. Не оглянулся.

Анна сидит на пассажирском сиденье, что не слишком нравится Джаджу. Пес высовывает печальную морду вперед, прямо между нами, и дышит так тяжко, что от его вздохов поднимается маленький шторм.

– Сегодняшние события не предвещают ничего особенно хорошего, – говорю я.

– О чем вы?

– Если ты хочешь получить право на принятие важных решений, Анна, тогда нужно начинать делать это прямо сейчас, а не рассчитывать, что весь остальной мир будет подчищать за тобой.

Она хмуро глядит на меня:

– Это все из-за того, что я позвонила вам и попросила помочь брату? Я думала, вы мне друг.

– Я уже говорил тебе однажды, что я тебе не друг. Я твой адвокат. Это в корне разные вещи.

– Ясно. – Она возится с замком. – Я пойду в полицию и скажу, чтобы они снова арестовали Джесса. – Ей почти удается открыть дверцу машины, хотя мы мчимся по шоссе.

Я хватаюсь за ручку и захлопываю дверь.

– Ты спятила?

– Не знаю, – отвечает она. – Я бы спросила ваше мнение на этот счет, но, вероятно, такие разговоры не входят в ваши обязанности.

Резко повернув руль, я останавливаю машину на обочине.

– Знаешь, что я думаю? Никто никогда не интересовался твоим мнением по важным вопросам, потому что ты слишком часто меняешь эти свои мнения, люди просто не понимают, какому из них верить. Я даже не знаю, продолжаем ли мы ходатайствовать перед судом о медицинской эмансипации или уже нет?

– А почему нет?