Ангел пригляда

Лукавил, лукавил Суббота. То, чему наяву он не поверил бы никогда, не мог поверить, здесь, в таинственной реальности сна, знал он наверняка. И странный его собеседник тоже знал, что он знает, а потому выпад его оставил без внимания.

– Ты ведь понимаешь, что снюсь я тебе не зря. И все равно глаза закрываешь, прячешь голову в песок.

Суббота молчал. Возразить тут было нечего, он прятал голову в песок, да еще надеялся за рассказы свои сонные получить большие деньги. Кто, скажите, его осудит? Никто его не осудит. Никто, кроме самого Субботы. А кто сказал, что свое собственное осуждение легче, чем суд окружающих? Легче, конечно, – если уж быть совсем откровенным. Сам себя осудил, сам оправдал, сам и простил. Мерзко, мерзко и противно все это. До чего он дошел, в самом деле, а ведь был приличный человек…

Кажется, отец Михаил понял, что творилось в душе у Субботы, голос его стал мягче.

– Не печалься, ничего непоправимого еще не случилось. Но мне от тебя нужна будет помощь. Ты готов?

Суббота не знал, готов он, не готов, посмотрел на свои руки. Они уже не были красными, вода на них высохла. Все это только сон, в конце концов, игра перегретого сознания. И отец Михаил ему снится, и Гениус-Лоцман тоже, и вся их корпорация «Легион», будь она неладна. А на самом деле ничего этого нет, он просто умер от внезапного инсульта, как многие алкоголики до него, умер и лежит сейчас в земле. А все вокруг – загробный вздор и бред души, так и не нашедшей выхода из темного зева земли ввысь, к небесам. Его, наверное, уже черви едят, а этот странный отец Михаил все смотрит на него и смотрит, все ждет чего-то…

Нет, ничего ему уже не надо, не будет он принимать никаких решений, пошли они все лесом, а равно и лугом. Так и надо ему сказать…

Суббота увидел, как стали печальными глаза отца Михаила, хотел остановиться, но не мог, язык уже сам говорил жестокие и бессмысленные слова – впрочем, чего и ждать от речи мертвеца, который похоронил себя, еще будучи живым. Мертвец, который при жизни думал о деньгах, чтобы продлевать жизнь. А зачем, спросите, нужно ему было продлевать жизнь? Да затем, чтобы снова и снова думать о деньгах.

Конечно, если бы ему сейчас сказали, что так выйдет, он бы жил совсем иначе – обзавелся бы друзьями, женой, нашел себе цель в жизни, ценил каждое мгновение. Но теперь что уж говорить – после смерти кулаками не машут. И он, Суббота, тоже не станет, хотя всю жизнь чувствовал себя особенным, не таким как все, призванным к какой-то необыкновенной миссии. А что это за миссия, так и не понял, и не двинулся ради нее ни на шаг от обычных бытовых забот.

Все это было у него на кончике языка, хотя кому и зачем он стал бы жаловаться – посмертному видению, вспыхивающему искрой в растворяющемся сознании? Но до того, как искра эта погасла окончательно и тем подтвердила бы его догадку, подул ледяной ветер. Ветер этот был подобен раскаленному мечу, срезал мясо с костей и крошил сами кости. Суббота увидел, как под ветром этим растворяется, обращается в черный прах и рассыпается отец Михаил. Некоторое время еще держалось, опертое на одну пустоту, бородатое лицо, да губы силились сказать что-то важное, но вот и они пропали, исчезли. Взамен воздвиглась вокруг живая, грозная, черная пустота. Она глядела на него мертвым лицом, глядела и не могла наглядеться – до замирания, до дрожи, до последнего вздоха.

– Кто ты? – спросил у пустоты Суббота.

– Я – хаос и закон, – проговорила пустота. – Я – преступление и наказание, я – жизнь и смерть. Я – Дий, повинуйся мне!..

И тут Суббота проснулся. Вокруг были белые стены, сам он лежал на белом диване, а за тяжелой бронированной дверью несли невыносимую вахту двое черных из отдела воплощения – Суббота знал это точно. И если бы сейчас отправили целую армию, чтобы спасти его, армии этой пришлось бы бесславно отступить, он знал и это тоже.

Но надежда – дело безумное, безумнее даже, чем мечты, и на разум не опирается. Вот поэтому несколько секунд он еще прислушивался, надеялся на что-то. Но нет, никакая армия не спешила ему на помощь. Нечеловеческая тоска обуяла Субботу. Значит, все это не сон, он не умер и сидит теперь в тайном хранилище Гениуса, откуда нет выхода живому, а может, и мертвому тоже нет.

Вчера… или нет, это было целую вечность назад, Гениус-Лоцман заявил, что надежно спрячет его от происков Дианы. Суббота, помнится, не сказал ни да, ни нет, но его мнение, похоже, тут и вовсе никого не интересует. Отныне он будет сидеть в этой комнате, как та белка в деревянном колесе, которая быстрым бегом лап производит необходимое электричество. Белка песенки поет и орешки все грызет… Его же колесо – сон, его электричество – видения. Пока он видит Архангела – не важно, кто это, точно ли архангел, или спятивший на богословской почве террорист – да, так пока он видит его, он нужен. Потом с ним расправятся. Теперь он в этом не сомневался.