Ангел в петле

— Так что носи обновки, деточка, и радуйся жизни. Она прекрасна, если сильно не задумываться.

Савинов стоял на берегу озера. Никого вокруг. Тишина. Покой. Покачав в руке фотоаппарат, размахнулся, бросил его в воду. Жаль, новенький был «Зенит», только что из магазина. Но лучше перестраховаться…

Он не чувствовал угрызений совести. Шебуев был казнокрадом, пьяницей, мотом. Просто скотиной. Кузин его покрывал, потому что тот умело подбирал юных комсомолок, обрабатывал, готовил к работе с наставниками. В бане, например. А главное, чем был плох и даже опасен Шебуев, он легко мог оболгать вдруг появившегося соперника на партийной ниве. Оболгать перед своим шефом, Кузиным. Такое уже случалось. После их беседы в коридоре Савинов не раз ловил на себе косые взгляды Шебуева, ждал, что вот-вот, да выстрелит это ружье. Висит оно себе тихонечко на стенке, но до поры до времени. Сам не заметит, как вначале Кузин будет на него поглядывать с сомнением, потом холодно. А затем и вообще никак. Значит, можно уходить. Но не вышло у Шебуева, ослабла хватка. Он, Дмитрий Павлович Савинов, опередил своего противника. Обошел. Партия была сыграна. С этим оставалось только согласиться и забыть о происшедшем — раз и навсегда.

2

В восемьдесят шестом, сидя перед телевизором и слушая политические дебаты, которым на годы предстояло оттеснить все театральные и кинопремьеры на задний план, Савинов видел другой год.

Все самое страшное было впереди. Чудовищное вероломство политиканов и господина Президента вместе с ними — «святого», как на рубеже тысячелетий, превратившись в развалину, он сам назовет себя в Иерусалиме! Руководители страны напоминали Савинову душителей тараканов, этих бесстрастных существ в скафандрах, которые приходят в дом и пускают газ. А людишки будут для них, политиков, теми тараканами, ох, будут!

Савинов все еще раздваивался. Иногда в нем говорил совсем не комсомольский лидер, а бывший диссидент — из пассивных, каких были миллионы. Кто, не сумев или не пожелав понять закон джунглей, остался выброшенным, съеденным, растоптанным системой, так цинично объявленной демократической.

Нет, он не встанет среди тех, кто оцепит Белый дом, защищая будущего Президента. Зачем? Он просто будет улыбаться про себя: дело-то пустяковое. Еще два года, и этот дом, однажды — цитадель свободы, окажется расстрелянным теми же самыми танками, но уже принадлежащими Президенту.

Разве что трупов будет в сотни раз больше!

Дмитрий Павлович уверял себя: не в его праве что-то менять. И не в его желании. Пусть все идет, как идет. Во всем этом есть даже особая пикантность. Лежи на облаке и смотри, как внизу, терзая друг друга, с завязанными глазами мечутся люди. Молчи и смотри. Все, что от тебя требуется!..

Нет, он не был циничным. Просто Россия — слишком большая страна, чтобы в ней услышали твой голос. Россия — страна азиатская, и стоит открыть рот, как полоснут тебя по горлу ножом или размозжат свинцом башку. И в канаву. А таких канав на Руси много.

И Москва-река, и Нева, и Волга.

В 1986 году, лежа на кровати и уставившись в телевизор, Дмитрий Павлович Савинов не сомневался в своих выводах. История тех двадцати лет, которые ему предстояло пережить и двинуться дальше, подтверждала это. Чего только не должно было случиться за эти «демократические» годы! В их мутный и жестокий поток ныряли бессовестные голодранцы и выныривали миллиардерами; в этом потоке тонули миллионы беспомощных людей, и никто назавтра не мог уже вспомнить их имен.

Нет, Принц дал ему гораздо больше, чем попытку переписать свою жизнь! Принц дал ему знание. А это — большой дар. Огромный, как небо. Дар оказаться над всеми прочими, существующими на земле людьми.

Даже над временем…

…И вот тогда, размышляя об этом, Савинов вновь испугался. Неужели задаром? Все, что он получил? Как летний дождь или весенний ветер, как рождественский подарок? Только за то, что ты есть?.. Нет, он не хотел об этом думать.

Не желал спрашивать себя об этом.

3

Годом позже, весной, он совсем не удивился тому обстоятельству, что восьмого числа к нему не зашел Толик Панченко и не пригласил его прошвырнуться по городу. А ведь в той, другой жизни, именно так оно и случилось! Они выпили портвейна, решили «тряхнуть стариной»: заглянуть на одну из студенческих дискотек. Теперь их с Толиком дорожки разошлись…

А повод запомнить этот день у него был.

Коньяк — а не портвейн! — в старом городском кафе он пил в одиночку. Ну и ладно. Джинсы, кожаная куртка. Не самый лучший наряд для второго секретаря горкома комсомола, но наплевать. Перестройка.

Май — свежий, благоуханный, заливал глотку сладким ядом. Коньяк, только что обжегший нутро, только усиливал его действие… Сердце бешено колотилось, когда под звуки одной из песенок итальянцев из Сан-Ремо он вошел в темный, брызжущий огнями зал Дворца культуры, где выплясывали тени. Савинов озирался. На полпути, случайно, увидел прыгающий затылок Толика Панченко, усмехнулся этой неожиданной находке. Затем отыскал глазами шестую колонну.