Ангел западного окна

Все это и много чего еще в таком же духе я, задыхаясь от ярости, выложил княжне, а она, выслушав мои обвинения с очень серьезным, сосредоточенным видом, понимающе и одобрительно кивая, подошла к черной статуе богини и приняла такую же изящную обольстительную позу, как бы подчеркивая сходство фигур.

— Вы, мой друг, не первый, — промурлыкала она, усмехнувшись, — кто льстит мне, говоря, что я похожа на это почтенное изваяние...

Я закусил удила и напрочь забыл о сдержанности:

— Да, так и есть! Поразительное сходство, надо полагать, княжна, оно свойственно и тем прелестям, которые у каменного тела бесстыдно обнажены!

Насмешливая улыбка, гибкий наклон, змеиный извив тела — и княжна стоит рядом со статуей нагая. Платье ложится у ее ног, точно мерцающая морская пена, из которой рождена Афродита.

— И что же, дорогой мой ученик? Догадка подтвердилась? Должна ли я чувствовать себя польщен­ной, поскольку оправдала ваши ожидания или, думаю, правильнее сказать, надежды? Смотрите, сейчас я возьму зеркало. — Она быстро подхватила с пьедестала статуи некий овальный предмет, который я прежде не заметил, и на мгновение поднесла к моему лицу древнее бронзовое зеркальце, покрытое зеленоватой патиной. — Между прочим, зеркало — это символ, который вы изволили истолковать весьма поверхностно. Зеркало в руке богини вовсе не атрибут женского тщеславия, оно, если вы в состоянии это понять, означает, что любое приумножение чего бы то ни было в области человеческого духа, а равно и порождение человеческих особей должно происходить без ошибок и просчетов. Зеркало — символ иллюзии, а именно на иллюзии зиж­дется человеческий инстинкт продолжения рода... Ну-с, чтобы я окончательно уподобилась черной богине, не хватает только одной детали — копья в правой руке! Копья, о котором я уже несколько раз вас просила! Учтите, с вашей стороны было бы глубочайшим заблуждением предполагать, что это заост­ренное оружие — атрибут Амура, божка обывателей. Подобной безвкусицы я не терплю, имейте в виду. А что символизирует копье, которое пока отсутству­ет, вы, мой дорогой друг, надеюсь, скоро узнаете, не позднее сегодняшнего дня.

Уверенно и спокойно княжна переступила через платье, кольцом охватывавшее ее ноги. Ее тело, великолепное, светло-бронзовое, казалось девственно-­чистым, еще не знавшим любовных ласк, упругое и гладкое, оно не только не уступало статуе Исаиды, — но само было словно прекрасное, стократ более прекрасное произведение искусства. От платья, почудилось, поднимался аромат, острый и хищный, знакомый запах, но теперь, при моем взвинченном состоянии, он буквально одурманивал. Уже не требо­валось каких-то других знаков, и без того было ясно: разразилось сражение, в нем испытываются мои силы и подлинность моего призвания, решается вся моя судьба.

Грациозно прислонившись плечом к боковине темного и высокого книжного шкафа, не чувствуя ни малейшей неловкости, с неподражаемым изяществом­ невинного животного, княжна спокойным, восхитительно мягким голосом продолжила рассказ о древнем культе понтийской богини, который некогда отправлялся тайной жреческой сектой поклонников Митры.

«Джейн! Джейн!» — воззвал я в душе, не желая слышать и все-таки слыша певучий, ласкающий слух голос, сообщавший, казалось бы, сухую информацию. Вокруг Джейн — я увидел ее мысленным взором — появился зеленый мерцающий ореол, она грустно улыбнулась мне, кивнула, и ее лицо пропало­ под зыбкой зеленой водой, подернувшейся рябью...­ Джейн снова в «потустороннем», как и я сейчас, Джейн на дне зеленых вод... Но не успел я подумать, видение скрылось; я снова очутился во власти чудес­ного совершенства форм, близости обнаженного тела Асии Хотокалюнгиной и ее ровно и мерно струящейся речи.

А речь она вела о мистериях тайного культа Черной Исаиды, некогда распространенного в Причерноморье. Жрецы доводили себя до исступления необузданными оргиями духа, погрузившегося в свои глубины, надевали женское платье и шли к богине; приблизившись к ней слева, они символически со­единялись с ее женским естеством и приносили духовную жертву — навеки отрекаясь от своей мужской­ природы. Лишь слабые духом действительно оскоп­ляли себя в бредовом угаре и тем навсегда закры­вали себе путь дальнейшего посвящения в таинства ­высокого служения. Скопцы были обречены вечно ос­таваться в преддверии храма, не смея переступить его порог. Иные из них, отрезвев и мучаясь догадками о существовании высшей истины, с ужасом осо­знавали, к какому изуверству привело неистовство, и кончали самоубийством; их призраки становились­ лемурами в свите богини, ее услужливыми рабами в потустороннем мире.

«Джейн! Джейн!» — снова я мысленно взмолился­ о помощи, ибо почувствовал, как подламывается в моей душе последняя опора, словно охваченная жарким пламенем сухая жердь, что поддерживала вино­градную лозу, отяжелевшую от зрелых гроздьев...