Ангел западного окна

Неимоверных усилий мне стоило сбросить оцепе­нение, парализовавшее все чувства, подобно летаргии... Я очнулся; на прежнем месте между книжным шкафом и алтарем княжны не было; безукоризненно одетая, она полулежала на диване, опираясь на вытянутую руку; открыв глаза, я успел заметить небрежный одобрительный знак, который она подала, очевидно, кому-то стоявшему в дверях, позади меня.­

Я невольно обернулся.

И в одно мгновение увидел две картины.

В дверях стоял облаченный в ливрею, бледный, точно покойник, и безмолвный, как все лакеи в доме княжны, с полузакрытыми глазами и погасшим взором... мой кузен Джон Роджер!

От ужаса волосы зашевелились на моей голове, я не удивился бы, если бы на них вспыхнули огни святого Эльма. Кажется, я издал сдавленный, чуть слышный возглас, колени подкашивались, я еле удер­жался на ногах... и, снова обернувшись, уставился на дверь, вытаращив глаза, — нет, конечно, просто поме­рещилось, нервы сдали, еще бы, после таких жутких испытаний, вот и привиделось... Слуга, там, в дверях, и правда высок ростом, к тому же блондин — европеец, наверняка немец, единственный в этой жутковатой азиатской своре, но уж точно, если не об­ращать внимания на некоторое, не слишком явное сходство в лице... это, конечно... да, конечно... не Джон Роджер.

А второе, что я обнаружил, — чуть позже, так как все еще не пришел в себя от ужаса при виде этого лакея, и скорее не увидел, а бездумно-механически отметил про себя — то, что рука греко-понтийской богини, каменная десница Исаиды сжимает обломок­ черного, сверкающего золотой инкрустацией копья...­

Я сделал шаг к алтарю, другой, и ясно разглядел, что и острие, и обломанное древко вытесаны из черного сиенита, как и вся статуя. Камень, сплошной камень, никаких соединений, копье сработано из цельного куска сиенита, и, по-видимому, никогда сей атрибут не расставался с богиней. Тщательно все осмотрев и удостоверившись, что глаза меня не обманывают, я вдруг опять вздрогнул как от сильнейшего удара в спину: ведь совершенно точно не было в этой каменной черной руке копья, не было! Как оно оказалось в руке статуи?

Времени на размышления мне не дали.

Слуга, получивший от княжны какое-то разрешение, очевидно, докладывал о приходе гостя, который ожидал в другой комнате. Теперь я услышал голос княжны:

— Что с вами, дорогой друг, отчего замолчали? Вот уже несколько минут — ни слова, и смотрите куда-то в пространство, мои прилежные разъяснения насчет некоторых фригийских культов не удостаиваете вниманием. Я тут разливаюсь, в суетном самомнении вообразив, что рассказ мой интересен не меньше, чем доклад настоящего немецкого профессора, а вы посреди лекции взяли да заснули! Друг дорогой, куда ж это годится?

— Так я... Я правда?..

— Правда, правда. Заснули, и мне кажется, крепко, любезный друг. Ну что ж, попробую, — княжна засмеялась, словно метнув в меня пригоршню бисера, — попробую обмануть свою не в меру чувствительную натуру и считать, что дело не в докладе, а в том, что ваш интерес к греко-понтийской культуре был притворным. Выходит, мой ораторский пыл пропал втуне.

— Княжна, в самом деле, не могу взять в толк... — заикаясь, начал я оправдываться. — Просто не понимаю, как... Очень прошу меня простить... Но все-таки невероятно, неужели я так обманулся: ведь статуя львиноголовой богини, она... — По лбу у меня ползли капли пота. Пришлось вытащить платок.

— Ах, конечно, тут слишком жарко! — оживилась княжна. — Не взыщите, дорогой друг! Я, знаете ли, очень люблю тепло. Тем более вам будет приятно выйти отсюда и вместе со мной встретить гостя, о котором сейчас доложили, не правда ли?

От недоуменного вопроса я вовремя удержался, не то подтвердились бы подозрения, что я заснул в разгар доклада, однако любезная хозяйка, видимо, прочитала мои мысли:

— В передней ждет Липотин. Вас не стеснит его присутствие? Ведь он наш общий знакомый.

Липотин! Ну, тут я, кажется, опомнился и по-настоящему собрался, вернув себе самообладание.

Не знаю, как описать... было такое ощущение, точно я вынырнул на поверхность... Но где же зеленоватый свет? Только что все вокруг тонуло в странной мерцающей дымке, а теперь... Над диваном, на котором возлежала княжна, висел персидский «келим», собранный складками наподобие шторы; а тут и сама хозяйка вскочила и распахнула не замеченное мной окно. В столбе теплого предвечернего света заплясали золотистые пылинки.

Стиснув зубы, я кое-как отбил натиск бросившегося на меня войска — сомнений, вопросов, укоров совести и следом за княжной вышел в гостиную; заждавшийся Липотин шагнул навстречу, спеша поздороваться.

— Мне бесконечно жаль, — заговорил он, — нарушать первый прием, оказанный моей глубокочтимой покровительницей столь долгожданному гостю!­ Однако, по моему убеждению, всякий, кто однажды посетил столь достопримечательные покои, впредь не упустит случая вновь переступить сей порог. Мой досточтимый друг, поздравляю!