Ангел западного окна

Тщетны мольбы. Явственно, как никогда, я почувствовал: Джейн далеко, бесконечно далеко; быть может, она сейчас в сонном забытьи и сама беспомощна, в своем отрешенном одиночестве, и все земные связи со мной прерваны...

И в этот миг мной овладела ярость на самого себя.­ «Слабак! Трус! Где твое мужество, кастрат? Хочешь окончить свои дни, как фригийский плясун-корибант, поклоняясь Кибеле, ни на что другое не годишь­ся? Соберись с силами! Полагайся только на себя, на свое собственное сознание! В этой дьявольской схватке на кон поставлено именно оно, твое мужское самосознание! Его тебя хотят лишить! И только оно может спасти тебя, а не мольбы о помощи, обращенные к матери, то есть женщине, ее материнской ипостаси, а если не отстоишь себя как мужчину,­ она обрядит тебя в женские юбки и ты будешь обречен вечно служить богине с кошачьей головой!..»

Ко мне снова донесся спокойный голос княжны:

— Надеюсь, я сумела разъяснить вам, что главным содержанием культа понтийской Исаиды было беспощадное испытание молодых жрецов, при котором проверке на стойкость подвергалось прежде всего их самосознание, не правда ли? Ведь идейной осно­вой мистерий была поистине великая мысль: не эрос, понуждающий индивида предавать себя, свою личность, ради животного размножения, но только обоюдная ненависть мужского и женского начал — как раз в ней суть мистериальных игрищ пола — может дать человечеству избавление, уничтожив демиурга. Влечение к противоположному полу, а этому влечению покорно уступает всякая заурядная человеческая особь, в своем убожестве приукрашивая его и называя лживым словом «любовь», есть лишь гнус­ное средство, к которому прибегнул демиург ради поддержания жизни бездуховных плебеев, вечно порождаемых природой. В этом тайная мудрость культа Исаиды. Так называемая «любовь» — удел черни, «любовь» заставляет как мужчин, так и женщин попирать священный принцип: превыше всего — мое «я», и повергает их в гибельное забытье объятий, гибельное, ибо живая тварь может пробудиться от него­ лишь для того, чтобы снова и снова рождаться для жизни в низшем мире, вечно возвращаться в свой пошлый мир. Любовь низменна, лишь ненависть бла­городна! — Горящий взор княжны, точно огонек по бикфордову шнуру, добрался до моего сердца, и...

Ненависть! Ненависть ударила жаркой вспышкой­ огня, ненависть к ней, Асии Хотокалюнгиной. Нагая,­ она стояла передо мной собранная и настороженная,­ точно кошка перед прыжком, и чутко прислушивалась к чему-то с легкой неопределенной усмешкой.

Я с трудом поборол ярость, бушевавшую в груди, и ко мне вернулся дар речи. Но не голос — я смог лишь прошептать:

— Ненависть! Ты права, женщина! О, если бы я мог выразить свою ненависть... к тебе!

— Ненависть! — прошептала она сладострастно. — Ненависть! Это прекрасно... Наконец-то, друг мой, ты на правильном пути. Дай волю своей ненави­сти! Пока что я чувствую лишь тепловатые волны. — Она снисходительно улыбнулась, от этой улыбки я обезумел.

— Поди сюда! — крикнул я сдавленно.

По кошачьей спине, гладкой спине похотливой женщины-кошки пробежала дрожь вожделения.

— А что ты сделаешь со мной, дружок?

— Задушу! Я готов задушить тебя, убийца, кровожадная хищная тварь, проклятая кошка! — Я задыхался и хрипел, горло и грудь были стиснуты словно железными оковами, я чувствовал: если сию минуту не расправлюсь с исчадием ада, буду им уни­чтожен.

— Ты наслаждаешься, дружок, я это чувствую, — услышал я вкрадчивый голос.

Я хотел броситься на нее и не смог — ноги точно вросли в землю; ладно же, надо выиграть время, успокоиться, собраться с силами. И тут княжна мягко шагнула ко мне:

— Не сейчас, друг мой...

— Почему? — В груди бушевала буря, но голос прозвучал чуть слышно и хрипло от безумной ярости и... желания.

— Ты еще мало ненавидишь меня, друг мой, — промурлыкала княжна.

И вдруг предельно острое отвращение и ненависть сгинули, сменившись жалким, презренным страхом, выползшим из кокона, запрятанного где-то в глубинах моей души; я крикнул — голос вдруг снова стал послушен мне:

— Чего ты хочешь от меня, Исаида?

Обнаженная ответила неторопливо и мягко, понизив голос, словно желая успокоить:

— Уничтожить! Само имя твое стереть со страниц книги жизни, дружок.

Страх мой тут же обратился в дерзкое высоко­мерие; вспыхнув жарким огнем, оно вселило в меня уверенность и растопило ледяные оковы бессильной робости; я надменно захохотал:

— Меня?! О нет, это я тебя изничтожу! Ты... ты, креатура из крови истерзанных жертвенных кошек! Отныне я не отстану, буду гнаться за тобой, не зная отдыха, идти по кровавому следу, что ты оставляешь на земле, ты, подстреленная охотником пантера! Подстерегу, выслежу, бестия, — ждет тебя ненависть, и погоня, и пуля в сердце!

Княжна слушала, с ненасытной жадностью впивая каждое слово. Затем кивнула. На невыразимо краткий миг, показавшийся вечностью, я потерял сознание...