Ангел западного окна

И тут — во мгновение ока — из-под земли является исполинская фигура Бартлета Грина; косматая огненная борода трясется от смеха, скалится широченная пасть.

Призрачный главарь Воронов, покряхтывая от удовольствия, разглядывает мертвеца — своего бывшего товарища по тюремному заключению. Смот­рит, прищурив зрячий глаз, деловито, как мясник на тушу, приступая к разделке.

Но взглянуть в лицо мертвецу он не может — при каждой попытке Бартлет моргает, словно от резкого слепящего света. Адепта в белых одеждах он, должно быть, не видит вовсе. Бартлет обращается к мерт­вому Джону Ди с беззвуч­ной речью, но я все слышу — так бывает, когда снится, что с кем-то разговариваешь, — и мне кажется, что говорит он со мною:

— Ну что, старина, больше не придется ждать, а? Все ждал да надеялся, извелся весь поди, ждавши-то. Эх ты, простак. Но теперь уж точно готов отправиться... в Гренландию? Тогда в путь!

Мертвец не шелохнулся. Бартлет грубо пинает его своим серебряным башмаком, на котором отвратительная короста лепры стала как будто еще толще, и растерянно разевает рот.

— Не прячься, не прячься в дохлятине, это ненадежное убежище, дорогой мой баронет. Эй, отзовись! Где ты?

— Здесь! — раздается голос Гарднера.

Гигант, наклонившийся над телом, разом вскакивает и расправляет могучие плечи. Он похож на свирепого бульдога, насторожившегося при подозрительном шуме. Бартлет угрюмо рычит:

— Кто тут еще?

— Я! — отвечает стоящий в головах мертвеца.

— Нет, это не твой голос, брат Ди! — ворчит Барт­лет. — Гони-ка прочь незваного сторожа. Потому что ты его не звал, брат Ди, точно знаю.

— Что тебе нужно от того, кто для тебя незрим?

— С незримыми я знаться не желаю! Иди-ка своей дорогой и не мешай нам выбраться на нашу!

— Что ж... Иди!

— А ну вставай! — вопит Бартлет, схватив за плечи мертвеца. — Вставай, именем государыни приказываю, ради нее, благодетельницы нашей, вставай, приятель! Ну же, презренный трус, вставай! Какой тебе прок притворяться мертвым, ты же и правда умер, голубчик. Ночь минула, сон твой снился, снился, да кончился. Нам с тобой велено отправляться в путешествие, вперед, марш-марш! — Гигант засучивает рукава на могучих, как у гориллы, ручищах и пытается поднять мертвое тело. Безуспешно. Кряхтя от натуги, он рычит наугад в пустоту: — Отпусти его, белый альв! Что ж ты нечестную игру ведешь!

Гарднер спокоен и неподвижен в головах мерт­веца.

— Забирай, — говорит он. — Я не чиню тебе препятствий.

Словно апокалипсический зверь бросается Барт­лет на мертвеца — и не приподнимает ни на дюйм.

— У, черт, ну и тяжелый ты, брат, прямо свинцовый, а то и тяжелее! Видать, немало ты потрудился, вот уж не думал, что эдакое бремя грехов на тебе... Ну, хорош дурака валять! Вставай!

Но тело будто приросло к земле.

— Тяжки грехи твои, ох, тяжки, Джон Ди! — охает Бартлет, побагровев от натуги.

— Тяжки страдания, выпавшие ему, — откликается эхо с другой стороны.

Харя Бартлета покрывается серыми пятнами плесени, он в ярости вопит:

— Ах ты, невидимка! Мошенничать? Альв, сойди с его груди, дай добычу унести!

— Нет, — отвечает эхо, — не я, а ты и твои дружки­ взвалили на него тяжкое бремя... Чему же ты удивляешься?

И вдруг злобной радостью загорается бельмо Бартлета.

— Ну и валяйся тут, пока не сгниешь, трусливый негодяй. Сам после полезешь за кусочком жареного сальца. А сальце-то где? В надежном месте, мой храб­рый мышонок. В общем, сам к нам приходи и забирай себе на здоровье копье Хьюэлла Дата, свой кинжал, или нож для бумаг, словом, игрушку свою, несмышленый малыш Джон Ди!

— Кинжал у него!

— Где?

Наверное, лишь теперь кинжал, стиснутый правой рукой мертвеца, стал виден Бартлету — рыжий исполин, как стервятник, бросился на него.

Но крепче, сильней сжимает оружие мертвая рука. Пальцы стискивают его поистине мертвой хваткой.

Бульдог злобно рычит, впивается зубами, трясет свою жертву...

Белый адепт чуть повернулся, подставив грудь потокам света, яркий луч восходящего солнца кос­нулся розы и заиграл, искрясь на шитых золотом лепестках, светлые блики летят в Бартлета... Вот и смыли его волны света.

Вновь появляются четверо с закрытыми лицами. Мягко подняв с пола, мертвеца с раскинутыми крес­том руками укладывают в гроб. Адепт делает им знак и первым идет навстречу льющимся в башню солнеч­ным потокам. И вдруг сам становится светом, играю­щим на гранях кристалла. Он манит за собой носиль­щиков гроба, и безмолвная призрачная процессия­ исчезает в восточной стене опустевшего нищенского приюта.