Ангел западного окна

В прошлом году королева соблаговолила принять мое последнее письмо с напоминанием, которое я буквально заставил себя написать. Завершив работу над моими крайне трудно осуществимыми, однако окончательно выверенными и тщательно разработанными планами, я посвятил Елизавете „Tabula geogra­fica Americae“ [14] — вновь попытался привлечь ее внимание к безграничной выгоде и пользе, кою могло бы принести задуманное мной предприятие. Я исполнил свой долг, не более того. Если королеве угодно внимать наущениям безмозглых завистников, пренебрегая советами... друга, что ж, значит Англия безвозврат­но упустит час своей великой судьбы, ибо он минует раз и навсегда. Но я умею ждать, за полвека научился терпению... Ныне­ королева слышит лишь Берли. Ее слух излишне доверяет рекомендациям глаз, а глаза Елизаветы легко прельщаются приятной мужской внешностью. К Берли я никогда не питал добрых чувств. Не обольщаюсь насчет его ума и еще того менее — его добропорядочности.

Есть, впрочем, обстоятельство, благодаря коему крепнет моя невозмутимость и я могу без трепета дожидаться решения Королевского совета. Долгие годы испытаний привели к тому, что в моей душе зародилось сомнение: действительно ли земная Гренландия — цель моих трудов, истинный объект предреченно­го завоевания? С недавнего времени появилась причина усо­мниться в правильности моего истолкования слов, услышанных из зеркала. И есть основания не доверять сатанинскому исчадию, Бартлету Грину, пусть даже не раз подтверждались его сверхъестественные способности и дар ясновидения! Дьявольская его сущность заключается в том, что говорит он правду, однако так, что понимаешь ее ложно... Сей мир — еще далеко не весь мир, — такой урок получил я от Бартлета Грина, казненного и явившегося с того света. У нашего мира имеется оборотная сторона и множество измерений, которые не познаваемы нашими телесными ощущениями и не исчерпываются нашим пониманием пространства. Но это означает, что у Гренландии так же, как у меня, есть зеркальный двойник там, по ту сторону нашего мира. Гренландия! Ведь это означает „Зеленая земля“! Стало быть, мои Гренландия и Америка лежат по ту сторону нашего мира? Вот чем наполнены мои мысли, с тех пор как я узнал... нездешнее. И настойчивые уверения Бартлета, мол, только здесь, только в земном мире следует искать смысл бытия и нигде больше он не существует, служат мне теперь предостережением, указывая, что догадка моя правильна, но никак не являясь доводом в пользу заключений ума. Ибо я научился с крайней недоверчивостью относиться к своему разуму, с подозрительностью, словно речь шла о Бартлете Грине. Бартлет не друг мне, как бы он ни прикидывался спасителем и добрым помощником. Быть может, тогда в Тауэре он спас жизнь моему телу лишь ради того, чтобы погубить душу! Бартлет показал свое истинное лицо, когда подсудобил мне дьяволицу, облекшуюся астральным­ телом Елизаветы, чтобы залучить в свои сети. Но ныне я услыхал голос в душе, и вся моя прежняя жизнь предстала как жизнь другого, постороннего человека, я словно вижу ее в зеленом зеркале, и голос этот, в душе моей раздавшийся, велит навеки забыть двойника, однажды явившегося мне в зеркале, чьи предсказания перевернули всю мою жизнь. Я стал совершенно не тем, кем был, от прежнего Джона Ди остался мертвый, пустой кокон, прилепившийся к древу жизни.

Я уже не марионетка, послушная приказаниям, исходившим из зеркала, я свободен!

Свободен — впереди метаморфоза, взлет, королевство, „Королева“ и „Корона“!»

Так заканчивалась эта удивительная «Ретроспекция», охватившая события жизни Джона Ди после освобождения из Тауэра и до 1581 года, то есть за двадцать восемь лет. В 1581 году их автору было пятьдесят семь, иначе говоря, он достиг возраста, когда люди заурядные подумывают о покое и подведении итогов, когда жизнь начинает клониться к закату.

Удивительная судьба моего предка глубоко взвол­новала меня, породив в душе непонятную тревогу и странное, более живое, чем обычное человеческое участие. Сопереживание так сильно, что у меня по­явилась смутная, едва внятная догадка: как раз теперь в судьбе Джона Ди разразятся подлинные бури,­ жестокие грозовые шквалы, титанические сражения,­ и мощь их будет расти, сила крепнуть, небывалая, страшная сила... Господи, да что со мной? Почему мне так страшно? Откуда этот внезапный ужас? Кем написаны эти строки, мной? Я стал Джоном Ди? Чей это почерк? Мой? Не его? Не Джона Ди?.. А там... Боже мой, кто это? Призрак? Здесь, у моего стола!

Как я устал! Всю ночь не сомкнул глаз, взбудораженный тем, что пережил, я был на грани безумия — отчаянно боролся за свой здравый рассудок. Теперь все позади, вокруг тихо и ясно, словно после неисто­вой грозы, которая уже умчалась, низвергнув на землю громы небесные, но принесла и благословенную свежесть.

Безумную ночь сменило утро нового дня, я несколько успокоился и могу, пусть очень поверхностно, описать то, что случилось вчера.