Ангел западного окна

Сегодня первая, чрезвычайно важная аудиенция, я предстану королю адептов и адепту среди королей — императору Рудольфу, монарху таинственному и страшному, вызывающему ненависть и обожание! Келли полон радужных надежд, пустил свою соловую развеселым танцующим аллюром, словно скачет, как бывало, на разгульное пиршество в строенные из дерева — эдакая роскошь — палаты польского воеводы. А у меня отчего-то на сердце кошки скребут, и, глядя на черную тень грозовой тучи, омра­чившую в эти минуты великолепный фасад Градчанского замка, я со страхом думаю о скорой встрече с императором, человеком угрюмым и грозным. Грохочут, гремят копыта — мы въехали под сумрачные темные своды, и тотчас словно сомкнулась поглотившая нас черная пасть — затворились ворота в могучей башне на конце моста, далеко позади остался, разом скрытый каменными стенами, светлый мир веселых людей и обыденной житейской суеты. Угрю­мо-безмолвные улочки с приземистыми, скорчивши­мися от страха, теснящимися друг к другу домишками карабкаются вверх по склону. Путь преграждают черные стражи — дворцы, хранители опасных тайн, плотным кольцом обступившие Градчаны. Но вот впереди показался прекрасный широкий въезд: по велению императора Рудольфа смелые зодчие возве­ли его, взорвав скалы и отвоевав землю у горы и тес­ной, заросшей лесом долины. Над ним на вершине высятся надменные башни монастыря. «Страгов!» — подсказывает мне внутренний голос. Страгов, в его безмолвных стенах заживо похоронены столь многие, кого поразила молния рока — угрюмый и туск­лый взгляд императора; однако горемыки, закончив­шие свой путь в Страговском монастыре, могут почитать себя счастливцами, ибо их не заточили в башне Далиборка, не отвели ночной порой вниз по узкой улочке, на которой узнику последний раз в земной его жизни дано увидеть свет звезд... На склонах лепятся в два и в три ряда друг над другом, подобно ласточкиным гнездам, дома, где живут слуги императора, верхние строения попирают стоящие ниже, однако так надо — Габсбурги ограждают свою резиденцию заслоном из домов преданных немецких телохранителей, с опаской поглядывая на славянскую толпу, что плещет на другом берегу Влтавы, сама подобная бурливой реке. Градчаны заняли позицию над городом, как сплоченный отряд вооруженных до зубов воинов, здесь, в крепости, из всех ворот слышишь­ то звон оружия, то нетерпеливый храп взнузданных лошадей. Мы шагом плетемся в гору, то и дело нас провожают подозрительными взглядами, там и сям выглядывают из крохотных окошек какие-то люди, уже трижды, внезапно преградив путь, нас останавливали стражники, выспрашивали о том, куда и зачем мы держим путь, дотошно и въедливо проверяли письмо, подтверждающее аудиенцию у императора. Наконец мы въехали на широкую подъездную дорогу. Далеко внизу простерлась Прага; словно узник сквозь зарешеченное оконце, смотрю я на вольный город. Мы на вершине горы, но я задыхаюсь, незримая рука сдавила горло; здесь, на вершине горы, чувствуешь себя как в душном подземелье!.. Прага окутана серебристой дымкой. Мглистая пелена туск­ло тлеет на солнце, сияющем высоко в небе. И вдруг в серовато-голубом мареве на том берегу вспыхивают серебряные искры — это стаи голубей взмыли в неподвижном воздухе, описали круг и снова скрылись за высокими башнями Тынского храма... беззвучно... безжизненно... Но мне думается, эта стая голубей в небе над Прагой — доброе предзнаменование.­ На башне собора Святого Николая бьет девять, колоколу храма вторит резкий требовательный звон — где-то в крепости четко и быстро прозвенели куранты: поторопись, не то опоздаешь! Император славится своей страстью к всевозможным хронометрам, его день расписан с точностью до секунды. Не явишься вовремя — жди беды. До встречи с императором осталось ровно четверть часа, подсчитываю я.

Здесь, на вершине, пустить бы лошадей рысью, но на каждом шагу путь преграждают скрещенные алебарды — проверки, снова и снова проверки. Наконец копыта наших лошадей грохочут по мосту через Олений ров и мы въезжаем в тихий парк императора-анахорета.

Над кронами древних дубов показалась похожая на перевернувшуюся лодку тускло-зеленая медная крыша дворца Бельведер. Мы спешиваемся.

Мне сразу бросились в глаза рельефы на цоколе изящной лоджии с колоннадой. На одном — Самсон, раздирающий пасть льва, на другом — поединок­ Геракла с немейским львом. Рудольф неспроста поставил этих грозных хищников на страже у входа в свой уединенный приют. Известно, что из всех зверей именно лев — любимец императора, Рудольф даже приручил, как обычную домашнюю собаку, могучего берберского льва и, говорят, любит попугать придворных, посмотреть, как они шарахаются, не по­мня себя от страха... Всюду пустынно, тишина. Нас не встречают? Уже раздается мелодичный звон, где-то в доме бьет четверть одиннадцатого. И здесь часы!­