Ангельский рожок

Мигрень на сей раз грянула без увертюры всем составом симфонического оркестра – в обоих висках, во лбу и в затылке. Ещё бы: Надежда уже час с лишним искала и не могла найти спрятанную в своём кабинете флешку с текстом нового романа Георгия Крамскова, переданную ей неделю назад его литагентом Рудиком.

«Рудик» – это была заглазная редакционная кличка; в глаза, разумеется, этого господина величали Рудольфом Вениаминовичем, и даже Сергей РобЕртович, не слишком озадаченный отчествами кого угодно, хоть и президента страны, при встречах и переговорах всё же выдавливал из себя кое-какое «рудамнаминч», за спиной того угадывая призрак Великого, перед которым трепетал, как и все, ибо Кормильцу любой поклонится.

Внешне Рудик очень подходил своему укороченному имени: был он маленьким, с длинной шеей, бритой остроконечной головой, на коротеньких ножках; вообще, внешне напоминал какого-то полевого зверька, вставшего на задние лапки. Но едва открывал рот, как ошеломляющим диссонансом внешности звучал его подземный бас – таким в рок-опере «Иисус Христос – суперзвезда» поёт певец, исполняющий партию первосвященника Каиафы. От этого баса, как от огненного дыхания преисподней, стелились травы и никли головы всех сотрудников редакции современной русской литературы.

Надежда Рудика уважала, но ненавидела. Как-то всегда получалось, что культурно начавшаяся встреча двух высоких сторон непременно заканчивалась перепалкой. Она подозревала, что именно Рудольф Вениаминович, этот мелкий бес, науськивает Крамскова на издательство, внушает тому пугающую паранойю, всячески третируя и ту, и другую заинтересованные стороны вплоть до самого выхода книги.

Она сидела на скамье в скверике перед Консерваторией, где ей и предложено было сегодня сидеть. Большая Никитская текла себе мимо, унося прохожих, автомобили, оперные голоса и звуки рояля и струнных из окон. Место встречи, удобное ему, всегда назначал Рудик. Не исключено, что сегодня у него были билеты на концерт в Консерваторию. Надежда мысленно каждый раз придумывала Рудику другое имя-отчество, её фантазия в этом была неисчерпаема: Адольф Скарлатинович, Вервольф Скорпионович…

– Надежда Петровна… – пророкотал утробный бас за её спиной. Она не обернулась. Что за манера – всегда появляться сзади?!

Рудик обошёл скамейку и присел рядом.

– Смотрите на памятник, – глухо продолжил он. – Делайте вид, что мы не знакомы.

Да я б на тебя век не глядела.

– Флешка у вас? – кротко спросила Надежда, упершись взглядом в композитора Чайковского. Замечательный памятник, плавные линии, благородная сдержанность позы. Ещё бы: скульптор – Вера Мухина. Композитор в глубокой творческой сосредоточенности. Цвет – зелёный: окислился, бедняга.

– Вы напрасно торопитесь, потому что – да, роман пока у меня. – И голосом подчеркнул это «пока», сука! Мол, захочу и не отдам. Как, мол, пожелаю, так и будет.

Надежда вздохнула и проговорила всё ещё вежливо, вдохновляясь отрешённым видом композитора:

– Давайте флешку, Рудольф Вениаминович (Гундольф Пластилинович!). Мне некогда.

– Нет, погодите… – недовольно возразил он. – Это что у нас за гопак такой получается? Значит, что: выдающийся писатель трудился год, адским трудом трудился! А редактору некогда…

Нет, не получалось у Надежды хотя бы раз благополучно провести подобные встречи в верхах. Она молча поднялась со скамейки и направилась в сторону метро. Подумала: непременно пожалуюсь Сергею РобЕртовичу.

– Постойте! – нервно окликнул Рудольф Вениаминович (Филадельф Палестинович!). – Я не могу передать вам… будущее достояние мировой литературы… вот так просто…

Надежда резко обернулась:

– Что за чушь?! В прошлом году вы передали мне флешку с текстом романа на метро «Маяковская». У вас там, видно, пересадка была.

– Но… вы обязаны хотя бы написать расписку!

– Пожалуйста, напишу. Есть у вас бумага?

Видимо, идея с распиской посетила Рудика три секунды назад. Великий не мог санкционировать подобное издевательство над своим редактором и явно даже не подозревал, что вытворяет этот говнюк подколодный. (Пожалуюсь, обязательно пожалуюсь!)

Что-то бормоча густым волнующим баском, тот принялся обыскивать карманы своего длинного коричневого пальто, в котором ещё больше похож был на линялого по весне зверька, вставшего на задние лапки. Шея торчала из великоватого воротника и по этой погоде казалась слишком тощей и голой, и слишком белой. Интересно, что он станет делать, если не отыщет клочка бумажки?

– Вот! – с облегчением Рудик протянул Надежде использованный билет на метро.

– И где здесь писать? – презрительно спросила она. – И что писать?

– Пишите: «получено», дата и подпись.

Она вернулась к скамейке, села, пристроила билетик на ладони левой руки, принялась выводить каракули огрызком синего карандаша, которым обычно отмечала огрехи в рукописях своих авторов. Карандаш был толстым, билетик известно каким. Вот ведь Гандон Вазелинович!

– Название романа не указывайте! – горячим шёпотом велел он ей под руку.

– Знаю без вас.