Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

До конца жизни Достоевского мучили вопросы красоты, она так и осталась для него не до конца разгаданной загадкой. Наиболее глубокий анализ исканий писателя в этой области дан протоиереем Василием Зеньковским в его статье «Проблема красоты в миросозерцании Достоевского»[65]. Приведу заключительную часть статьи: «…у Достоевского стала всё тревожнее и мучительнее выступать “загадка” красоты – пока он не дошел до сознания того, что сама красота в мире в плену. Что не она может нас спасти, но что ее нужно спасать. Это разрушало не только эстетическую утопию, но, по существу, разрушало весь наивный натурализм, освобождало его понимание христианства от той натурализации, которая не давала Достоевскому до конца понять всю тайну церковности и ее прохождения через историю, через мир. Достоевский умер, не досказав того, что ему открылось. А нам можно доказать его мысли до конца лишь в том случае, если мы поймем диалектику исканий Достоевского, поймем, почему красота стала для него “загадкой”».

А вот что думает об эстетических размышлениях Достоевского диакон Георгий Малков. Слова русского писателя о красоте, по мнению отца Георгия, «относятся отнюдь не к эстетике, а – прежде всего! – к христианской этике. Гениальный писатель и верный сын родной Православной Церкви подразумевал здесь лишь то, что извечно понималось под словом “красота” самою Церковью. Вспомним в связи с этим хотя бы известный рассказ о выборе веры киевским князем Владимиром и слова, сказанные его послами по их возвращении из Царьграда-Константинополя – о той поистине неземной красоте, что поразила их при посещении храма Святой Софии. Эта красота была воспринята ими не как нечто лишь внешним образом воздействующее на человеческие чувства и связанное только с художественной стороной богатого храмового убранства (чему в древнерусском языке соответствовали определения типа “искусное”, “ухищренное”, “художное”), но именно как “красота несказанная”, то есть духовно-возвышенное и нравственно-положительное явление, определявшееся тогда замечательно емким словом “доброта”.

Такое понимание красоты и красивого, прекрасного оставалось традиционным для Руси во все времена, и, например, гораздо уже позже, в XVI веке, известный инок-богослов, старец Троице-Сергиева монастыря Артемий призывал “помышлять” окружающие нас “видимые доброты” (то есть зримую нами красоту) как “невидимаго благолепиа изображениа”. При таком подходе к эстетическому душа русского народа – на протяжении столетий после Крещения Руси – неизменно воспринимала прекрасное прежде всего как “хорошее”, “доброе”, “благое”, подобное христианской благой вести святого Евангелия.

Именно поэтому стремление к духовно прекрасному всегда оставалось характернейшей чертой и русской церковной жизни, и русского церковного искусства. И недаром именно такую Красоту – как отражение божественного доброго начала во вселенском бытии, Красоту как по-христиански понимаемое Добро – и провозглашал еще в XIX веке “спасительницей” мира точнейший выразитель национального самосознания России Ф. М. Достоевский.

Однако еще важнее здесь то, что для него за этой Красотой-Добром всегда стоял образ еще более прекрасный: Сам источник ее, Христос Спаситель – как единственная подлинно нравственная и святая основа всего нашего бытия. Об этом тот же Достоевский с полной определенностью говорит в одном из своих писем, призывая и нас к подобному же осмыслению всё определяющего христианского начала – как в жизни отдельного человека, так и человеческого общества в целом: “Нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но, с ревнивой любовью говорю себе, что и не может быть… Гуманность, отрицающая Бога, логически приводит к бесчеловечности; цивилизация без просвещения Христова – к одичанию; прогресс без Христа – к регрессу, где нет Духа Божия – к деспотизму и тирании”» (курсив мой – В. К.)[66].

Закончу свои размышления по поводу красоты в искусстве и литературе фрагментами из книги современного автора, школьного учителя литературы Н. А. Лобастова «Записки сельского учителя»[67]. Он обращает внимание на то, что уже Н. В. Гоголь (в последние годы своей жизни) пересмотрел взгляд на искусство и литературу и пришел к выводу, что они могут отвлекать человека от главного – встречи с Богом: