Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

Если исходить из формулы «красота спасет мир», то в этом спасении должны участвовать писатели, художники, поэты, музыканты. Но, по мнению Леонтьева, они этого почти не делают или делают крайне плохо. Конкретно он это показывает на примере многих произведений русской литературы XIX века. Он критикует даже таких авторитетов русской литературы, как Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой. Все они, по мнению Леонтьева, чрезвычайно увлеклись обличением русской жизни, смакуют ее уродства, специально выискивают грязь. Отсутствие положительных героев и красоты в литературных произведениях порождает у читателей уныние, утрату бодрости, веры сначала в себя, а потом и в Бога. Русские писатели, по убеждению К. Леонтьева, слишком принижают жизнь, под предлогом «объективизма» и «реализма». В отличие, скажем, от французов, которые бросаются в другую крайность: приподнимают ее на каблуки и ходули. «Сама жизнь лучше, чем наша литература. Всё у наших писателей более или менее грубо: комизм, отношения к лицам; даже “Война и мир”, произведение, которое я сам прочел три раза и считаю прекрасным, испорчено множеством вовсе не нужных грубостей»[73]. Мелочности реализма и искушения заняться обличениями «пороков» русской жизни, по мнению Леонтьева, избежал лишь А. С. Пушкин. Для Константина Николаевича Пушкин был великим поэтом, прежде всего потому, что он был великим эстетом.

О соотношении эстетического и этического критериев

Я уже писал о «натуралистической социологии» К. Леонтьева, раскрыв ее основные положения. Одно из них звучит так: «Эстетический критерий как универсальное и самое точное средство оценки». Для Леонтьева эстетический критерий оценки социальных явлений, процессов, событий выше, чем критерий этический. Этические нормы, по мнению Леонтьева, вообще имеют очень ограниченную сферу применения – межличностные отношения. Они не пригодны для оценки государства, политики, отношений между большими социальными группами и т. д. В то же время этический критерий, по мнению Леонтьева, универсален. Он годится для оценки всего того, что имеется в мире природы – как неживой, так и живой (органической). Кроме того, он полностью применим для мира социального. Более универсального критерия, как говорит Леонтьев, человечеству не известно. Эстетический критерий предполагает использование таких понятий, как «прекрасное» и «безобразное», «красивое» и «уродливое», «гармоничное» и «хаотичное».

Правда, есть еще религиозный критерий, но о нем Леонтьев вспоминает довольно редко. Как человек верующий, он прекрасно понимает, что именно этот критерий является высшим. В принципе эстетический критерий не противоречит критерию религиозному: с Богом ассоциируется всё красивое, прекрасное, гармоничное. С его антиподом (в христианстве – дьяволом) связано всё безобразное, уродливое, хаотичное. Но поскольку в мире много религий, то использование религиозного критерия в мировом масштабе, по мнению Леонтьева, затруднено. Эстетический критерий более универсален, он понятен любому человеку независимо от его расы, национальности, вероисповедания. В Леонтьеве сосуществуют два очень ярких и сильных чувства – религиозное и эстетическое. Но долгое время эстетическое чувство было сильнее религиозного, поэтому на первый план (по крайней мере, в его творческой деятельности, а не в личной жизни) выходил именно эстетический критерий.

О примате эстетического начала над этическим Леонтьев говорил при каждом удобном случае. Мысль Константина Николаевича предельно проста: будет красота – будет и мораль. Уходит красота, уходит и мораль. «Где много поэзии, – писал он Иосифу Фуделю, – непременно будет много веры, много религиозности и даже много живой морали»[74].