Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

Отношение к эстетическим взглядам К. Леонтьева было неоднозначным среди представителей русской мысли. Некоторые даже называли эти взгляды «аморализмом»[75]. Н. А. Бердяев, в частности, полагал, что эстетизм Леонтьева далек от русской традиции, происходит от западного романтизма с его культом силы, аристократизма, рыцарства, любви и поэзии. А западный романтизм, в свою очередь, имеет свои корни в католичестве и протестантизме. Западный романтизм чужд русской культуре и Православию. Отчасти Бердяев прав. Леонтьев не похож ни на славянофилов, ни на русских религиозных философов и писателей второй половины XIX и начала ХХ века, в творчестве которых доминирует не эстетическое чувство, а чувство сострадания «бедным и униженным». Но парадокс заключается в том, что Леонтьев везде повторяет мысль о спасительной миссии России, делает всё от него зависящее для того, чтобы Россия укреплялась. По внутреннему духу он был более русским, чем некоторые наши религиозные философы, которые заразились вирусом западного либерализма. К таковым, в частности, можно отнести того же Бердяева (раннего; позднее, в эмиграции он стал изживать свои либеральные пристрастия).

Еще более нелицеприятными оказались оценки С. Л. Франка. Он называл эстетические взгляды Леонтьева «эстетическим изуверством», «эстетическим фанатизмом». Некоторые критики К. Леонтьева сравнивали его с Ф. Ницше. Не только в связи с некоторым (внешним) сходством их взглядов на мораль, но и по причине того, что для «сверхчеловека» Ницше эстетика относилась к высшим ценностям. Впрочем, сходство лишь внешнее. Для «сверхчеловека» Ницше «бог умер», а у Леонтьева Бог оставался высшей, абсолютной ценностью. Бог у Леонтьева и есть источник красоты.

«Эстетическое зрение» как способ восприятия социального мира

Леонтьева крайне удивляет то обстоятельство, что в XIX веке все стали смотреть на мир исключительно через «очки», называемые «наукой». Эти «очки» искажают действительность, порой до неузнаваемости.

Леонтьев с большим сожалением признает, что человек отвык от прямого эмпирического восприятия мира, основанного на эстетическом чувстве. По мнению Леонтьева, эстетический факт не менее достоверен, чем факт научный. Леонтьев рассуждает следующим образом: «Если никого не возмущает утверждение, что жасмин пахнет лучше смазных сапог или что олень и лев красивее свиньи и вола, то отчего, недоумевает К. Леонтьев, так трудно принимается публикой аналогичное утверждение: Вронский в “Анне Карениной” изящнее, прекраснее, благовиднее того профессора, который спорит с братом Левина»[76].

По мнению Леонтьева, христианство может оказаться недоступным для многих людей, но способность эмпирического восприятия красоты дана любому язычнику. Леонтьев полагает, что эстетическое чувство имеет определенную автономность от чувства религиозного, в том числе христианского. Языческое отношение к красоте «настолько же не противоречит всеобщему христианству, насколько общие физиологические свойства животных, их дыхание, движения и т. д. не противоречат их сравнительной эстетике… И потому христианин, оставаясь христианином вполне, может рассуждать и мыслить вне христианства, за его пределами о сравнительной красоте явлений точно так же, как может он мыслить о сравнительном законоведении или ботанике»[77].

Для современного человека представление Леонтьева об эстетической оценке социальных явлений, наверное, труднопонимаемое. Сегодня наши граждане, живя в мире телевидения и интернета, привыкли обсуждать и оценивать события, происходящие не только в России, но и во всех уголках земного шара. Порой по несколько событий за день. А давайте задумаемся: как мы оцениваем эти события? В половине случаев это оценки экономические, в другой половине – нравственные. А часто ли мы прибегаем к другим критериям оценки? К религиозно-духовным и эстетическим? Крайне редко. Я против абсолютизации эстетического критерия (чем грешил Леонтьев), но думаю, что эстетическое восприятие мира усилило бы нашу способность видеть и понимать социальный мир, сделало бы его более «объемным».

Приведу фрагмент из работы Леонтьева «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения», раскрывающий значимость «эстетического зрения» для социолога: