Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

Нарциссизм Дориана, обернувшийся «проказой порока» и преступлений, постепенно убивал его душу. «Душа у человека есть, и это нечто до ужаса реальное. Ее можно купить, продать, променять. Уж я это знаю». Роковая молитва о вечной молодости и Красоте сбылась. Дориана мучила не столько смерть Бэзила, сколько «смерть его собственной души в живом теле». У него не осталось больше ни желаний, ни стремлений. Недаром он цитирует Гамлета: «Какой резон для человека приобретать весь мир, если он теряет собственную душу». Реплика, «дублирующая» слова Христа: «…какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16:26).

Отчаяние Дориана выливается в ярость к портрету: «Портрет этот – в сущности, его совесть. А, значит, надо уничтожить его». Дориан вонзил нож в свое изображение, но убил себя. Его мертвый облик страшен и порочен, а к портрету возвращается его Красота. Гибель Дориана и возрождение Красоты на портрете – фантастический гротеск, при помощи которого О. Уайльд выразил главную идею эстетизма – торжество и победу искусства над бренностью жизни.

Вот как комментирует роман «Портрет Дориана Грея» православный священник Андрей Ткачев[90]: «Поначалу Дориану хорошо. Он – объект зависти, сплетен, шепота за спиной. Он – lucky-boy, на месте которого мечтают оказаться юноши и в объятьях которого мечтают оказаться девушки. Но Дориан не мог быть просто бессовестным счастливчиком. Об изменениях внутри его души ему ежедневно сигнализирует портрет. В этом великая сила подлинного искусства, при помощи которого вскрываются внутренние механизмы человеческой жизни, и обличается грех. Зачастую обличается сам художник. Богачи и актрисы, диктаторы и люди, больные нарциссизмом, узнают себя в художественном произведении. Они задумываются о своем “портрете”, которого вроде бы нет в природе, но который, тем не менее, есть. Этот портрет не висит в потаенной комнате. Он живет в совести […].

Художественный вымысел, выросший из евангельского материала, возвращает читателя к себе, то есть к совести. И чем больше сходных черт в жизни Дориана Грея и читателя (внешняя слава, приобретенная ценой внутреннего компромисса), тем очевиднее и неоспоримее внутренние параллели […].

Оскар Уайльд строил свою, достойную сожаления, жизнь на “любви к себе”, предпочитая фразу до конца не договаривать. Тем более удивительно, что он написал умнейшую и прозорливую книгу, бичующую не меньше других его самого».

Кстати, отец Андрей делает еще один интересный вывод, который уже касается не Оскара Уайльда и его романа, а всей европейской литературы: «…очень глубокими должны быть христианские источники европейской культуры, раз авторы, попирающие этические нормы христианства, продолжают находиться в поле притяжения смыслов Нового Завета».

Многие исследователи литературного эстетизма обращают внимание, что не только расцвет эстетизма, но и его закат связан с именем Оскара Уайльда. А закат произошел неожиданно, когда писатель был в расцвете славы. Расцвет был прерван громким скандалом. Уайльд был обвинен в гомосексуализме и осужден на два года исправительных работ. В тюрьме родилась его покаянная исповедь De Profundis (1895), в которой он вынес себе окончательный приговор: «Я сам погубил себя». Спустя три года в Париже было написано последнее произведение Уайльда «Баллада Редингской тюрьмы» (1898), в котором отразилось страшное испытание, пройденное писателем в конце жизни. Подробно воссоздавая быт тюрьмы – «канаты рвали и ногти, пол мыли щеткой, терли двери», Уайльд как бы стеснялся исповедального тона баллады, так как считал, что «всё дополнительное чуждо творчеству». Однако сдержать «крик боли» пережитых страданий не смог. Казнь, свидетелем которой был писатель в Редингской тюрьме, сравнивается с распятием Христа и средневековой легендой о рыцаре Тангейзере, которому Бог простил все прегрешения. «Баллада Редингской тюрьмы», как и исповедь De Profundis – это покаянное возвращение к Богу, в лоно церкви; страдания, пережитые Уайльдом, рассматриваются в обобщенно-философском плане как очищение от прежних ошибок и заблуждений. Уайльд выносит суровый и категоричный приговор эстетизму и вытекающему из него имморализму.

О кардинальном и несомненно положительном изменении взглядов Уайльда свидетельствуют и строки из его «Тюремной исповеди», говорящие об искреннем, истинно христианском покаянии писателя: «Минута раскаяния – это минута посвящения. И более того. Это путь к преображению собственного прошлого. Греки считали, что это невозможно. Среди их гномических афоризмов часто встречается утверждение: “Даже боги не в силах переменить прошлое”. Христос показал, что это доступно даже самому отпетому грешнику. И это единственное, что тот может сделать… Большинству людей трудно понять эту мысль. Мне думается – чтобы понять ее, нужно попасть в тюрьму».

«Модернизм»