Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

Правда, поэт постоянно пытается вырваться из цепких лап своего «начальника», понимая, что тот и лжец, и убийца. В стихотворении «Молитва» Лермонтов молит Бога о прощении:

За то, что мир земной мне тесен,
К Тебе ж проникнуть я боюсь,
И часто звуком грешных песен
Я, Боже, не Тебе молюсь.

Споры об истоках творческих вдохновений и озарений Лермонтова уже не стихают более полутора веков. На эту тему размышляли, в частности, философ и поэт Владимир Соловьев, писатель Дмитрий Мережковский, литературный критик и публицист Василий Розанов. Многие подозревали Лермонтова в том, что он своего «Демона» механически списал у английского поэта Байрона. Но вот названные выше известные деятели русской культуры так не считали.

Об этом пишет современный литературовед Ирина Лежава: «В. Соловьев, В. Розанов, Д. Мережковский и другие убеждены: “Демон” – не поэтическая фантазия, а реально “увиденное” и переданное поэтом “знание” неземного мира. В. Соловьев верил в это, потому что с ним случилась подобная встреча с “тем” миром “и только с Лермонтовым бывшая в платье другого покроя… не с нежною улыбкой, а с грозящим пальцем”». Отличие Лермонтова, писал Соловьев, в том, «что он не был подражателем Байрона, а его младшим братом, и не из книг, а разве из общего происхождения получил это западное наследие, с которым ему тесно было в безличной русской среде». В той же статье «Лермонтов» философ отмечает пророческие способности поэта: «Унаследованная черта… видоизмененный остаток шотландского двойного зрения и способность переступать в чувстве и созерцании через границы обычного порядка явлений и схватывать запредельную сторону жизни…» Но Соловьев убежден, что эта способность имела «злое начало»: «Все эти описания лермонтовского Демона можно было бы считать за пустые фантазии талантливого мальчика, если бы не было известно из биографии поэта, что уже с детства, рядом с симпатичными проявлениями души чувствительной и нежной, обнаруживаются у него резкие черты злобы, прямо демонической… Я думаю, все согласны, что услаждаться с деланием зла есть уже черта нечеловеческая. Это демоническое сладострастие не оставляло Лермонтова до горького конца». Резкий отзыв В. Соловьева о демонизме Лермонтова не остался без ответа.

В статье «Лермонтов. Поэт сверхчеловечества» Д. Мережковский писал: «Этой-то метафизически и религиозно утверждающей несмиренности, несмиримости и не могла простить Лермонтову русская литература. Всё простила бы, только не это – не “хулу на Духа”, на своего смиренного духа… В. Соловьев и Лермонтов – родные братья, Авель и Каин русской литературы; но здесь совершается обратное убийство: Авель убивает Каина». Странно, что при этом Мережковский назвал именно Лермонтова Каином, в этом какой-то странный логический парадокс!

Думается, ближе к истине был В. Розанов, сказавший: «Звездное и царственное – этого нельзя отнять у Лермонтова; подлинно стихийное, “лешее начало” – этого нельзя у него оспорить. Тут он знал больше нас, тут он владел большим, чем мы, и это есть просто факт его биографии и личности»[271].

О «музах» некоторых других русских поэтов

А вот поэт второй половины XIX века – Семен Надсон (1862–1887), которого одно время у нас называли чуть ли не вторым Пушкиным. И вот такой штрих к его творчеству: «Семен Надсон в стихотворении “Песни Мефистофеля” говорил об источнике своих поэтических откровений… О том, что демон являлся чуть ли не соавтором его стихов»[272].