Ангелы на кончике иглы

— Это она в преддверии субботника, — не унимался Езиков. — За субботник ты, Тавров, получишь премию — на нее купишь новое пальто.

— Не купит, — возразил Алексеев. — Премия — не больше пятидесяти рубчиков. А Рапу ее с Лениным пополам делить надо. Идея-то субботника обоим пришла!

— Шучу я и сам, Петр Федорыч, — сказал Раппопорт. — А пальто нету!

— Больше ничего не украли? — сообразил Езиков. — Ну-ка посмотри! Они втроем вошли в комнату.

— Портфель! — крикнул Яков Маркович.

— Ну вот! А ты пальто, пальто! Что там у тебя ценного?

Обычно у Якова Марковича в портфеле всегда лежало кое-что почитать не для посторонних. Он сразу подумал об этом. Но сегодня, к счастью, ничего такого не было. Хорошо еще, папку в кабинете Макарцева он не нашел!

— Ценного? Да так… Ничего…

Яков Маркович недавно купил в киоске свежие речи вождей и собирался нарезать их для своего конструктора. А потом решил эту книгу оставить как историческую реликвию — последнее воспоминание о коллективном руководстве. Носил он ее всегда в портфеле на тот случай, если портфель где-нибудь забудет, чтобы перекрыть другое, бесцензурное. Книгу эту он вынимал в метро, а в редакции клал на стол, чтобы все посторонние видели название. И вот книга осталась на столе, а портфель украли.

— Надо сообщить Кашину, — решил Алексеев. — Пускай заявит в милицию. Что творится! Не помню такого, хотя в редакции с сорок пятого года. А вот и Валентин Афанасьевич. Легок на помине!

В комнату заглянул Кашин, подтянул отстающую ногу, тихо прикрыл за собой дверь, улыбнулся.

— Что тут у вас случилось?

— Пальто и портфель, — Тавров развел руки, не продолжая дальше.

— Ясненько! — хихикнул Кашин. — Прошу ко мне…

Из своего кабинета он вынес портфель Якова Марковича и пальто, аккуратно сложенное подкладкой наружу.

— Что за спектакль, Валентин?

— Спектакль? Вы систематически оставляете отдел незапертым. А я — материально ответственное лицо. Почему же вы не хотите беречь собственное имущество?

— От кого беречь? Что за идиотские установки?

— Установки не мои, Яков Маркыч. Я ведь исполнитель. А уж какие они — не мое дело. Хотите — жалуйтесь.

— И пойду! Не пойдешь — тебе сядут на шею!

Яков Маркович решительно взял из рук Кашина пальто и портфель и в гневе направился прямо в кабинет Степана Трофимовича.

Анна Семеновна, заметив Таврова, бросилась ему наперерез.

— Разве Ягубов вас вызывал?

— Он — меня?! — не понял Раппопорт.

Анечка понизила голос.

— Ягубов приказал пропускать к нему только тех, кого он сам вызвал…

— Еще чего он придумает?!

Раппопорт оттолкнул Анну Семеновну и решительно рванул двери ягубовского кабинета.

— Вот! — крикнул он с порога, показывая Ягубову пальто и портфель.

— Что случилось, Яков Маркович? — с готовностью спросил Ягубов.

Он стоял у окна, держа в одной руке блюдечко, в другой чашку с чаем. Отхлебнув глоток, поставил чашку на блюдце.

— Безобразие! — заявил Раппопорт. — Форменное безобразие!

— Успокойтесь, — Степан Трофимович поставил чашку на подоконник, вынул из кармана чистейший носовой платок, вытер губы. — Призыв к бдительности — общее распоряжение по редакции и касается всех сотрудников, в том числе и меня, и вас. Скажите спасибо, что это сделал Кашин, а не посторонние.

— А просто сказать он не мог? Не мог? — жаловался Раппопорт. — Сегодня вещи берет, а завтра будет шарить в карманах?

— Ну, не думаю, — усмехнулся Ягубов. — В карманы он, вероятно, не заглядывал. Впрочем…

— Что впрочем?

Ягубов заколебался. «Впрочем, если вам не нравится работать в «Трудовой правде», редколлегия и партбюро, я думаю, пойдут вам навстречу…» Нет, Макарцева такой шаг рассердил бы, да и в горкоме, и в ЦК найдутся люди, которым Раппопорт пока еще нужен для подготовки докладов. Если бы он не был уверен в своей силе, он не стал бы говорить со мной в таком тоне. Услышав «впрочем», Яков Маркович понял, что Ягубов хотел сказать. «Он меня ненавидит, это ясно. Но теперь я ему скажу что я о нем думаю. Мне терять нечего!»

— Так что же — «впрочем»? — решительно повторил Яков Маркович, израсходовав на этот вопрос весь запас гнева.

— Впрочем, — после некоторого размышления произнес Степан Трофимович, — Кашин погорячился… У всех есть свои слабости. Вот и вы тоже нервничаете. А зря!

— Зря? — Раппопорт сменил гнев на жалобу. — Да как же я могу работать в условиях, когда меня не уважают как человека. Может, кому-нибудь не нравится мой пятый пункт? У нас в редакции раньше этого не ощущалось…

— А разве сейчас есть? — рассмеялся Ягубов. — Или вы имеете в виду конкретно меня? Подумайте, Яков Маркович, неужели мы, партийные работники, можем быть антисемитами? Для нас главное — убеждения. Мы с вами, хотя и разных национальностей, но в одном лагере, так ведь? Хотя отдельные ваши соплеменники и плохо рекомендуют себя.

— А кто делал революцию?