Ангелы на кончике иглы

— Сколько раз я ему говорил, — прошипел Закаморный, — чтобы он не бросал черновики в мусоропровод! Только в унитаз, да и то маленькими порциями. Великих людей губят мелочи…

— Успокойся, Макс. Дело не только в черновиках. Светлозерская… Пятый экземпляр…

— Ой-ей-ей! — Максим сплюнул. — Знал бы, ни за что бы с ней не спал. Впрочем, не она, так другая. Кто-то же должен выполнять эту функцию на земле! Подумать только: государство, способное уничтожить мир, боится маленького человека, который скрипит перышком по бумаге. По-западному этот человек диссидент, по-нашему — недосидент. Когда надоедает мелькание крыльев перед глазами, прикалывают очередную бабочку иглой и прячут ее в коробку. Это в семнадцатом веке нужны были Дон-Кихоты. И в Европе. А в России толпа показывала на них пальцами и советовала вешать за ноги и сажать на кол. Любая нормальная система холила бы и лелеяла критиков, потому что без них она хиреет, как женщина без мужского гормона. А у нас?

— У нас, Максик, я говорил и говорю: не высовывайтесь, ребята!

— Беспринципностью попахивает!

— Беспринципность — это когда идею предают ради друзей. Принципиальность — когда друзей предают ради идеи. Что лучше?

— Ox, Яша, Яша!

Когда я вижу Раппопорта,

Встает вопрос такого сорта:

Зачем мамаша Раппопорта

Себе не сделала аборта?

— Повторяешься, мальчик!

— Насчет «не высовывайтесь», Рап, у меня идея. Граница у нас на замке. Таможенники отрывают подкладки от плащей, гинекологи в погонах роются в остальных местах. А птицы — почему-то летают через границу! Летят, куда хотят, и хотя их кольцуют, возвращаются ли они, неизвестно!

— А что ты предлагаешь?

— Вдоль наших границ установить сетки до неба, чтобы ни один советский соловей не мог вылететь! Не говоря уж о журавлях и лебедях! Написать что ли на Лубяночку? Внести лепту?

— Я принес твой гонорар за статьи о субботнике, Максим. Держи!

В руках Якова Марковича оказались две полусотенные бумажки. Он протянул их Закаморному. Тот взял, посмотрел на свет.

— Гонорар за пропаганду, — задумчиво произнес он. — Ленин виден насквозь.

Понюхав полусотенную, Закаморный поплевал на нее и прилепил к подошве ботинка.

— Что за шутки, коллега?

Максим повторил операцию с другой полусотенной и встал со скамьи.

— Ах, приятно ходить по деньгам! — Он снова уселся, отклеил обе бумажки и спрятал в карман, вдруг помрачнев. — Подонки! Дзержиморды с площадки Задзержинского! Да они испражнений моего друга Ивлева не стоят. Неужели мы и на этот раз спустим им, Рап!.. Рап!!. Что молчишь, зека? Ну, выступи раз в жизни основоположником порядочного почина, например: «Жгите газеты, не читая!» Объясни толпе подписчиков-кроссвордистов: каждый должен сжечь газету. Оборвать провод радио и телевизора. Власть станет глухонемой, захлебнется в своей желчи!

Раппопорт сопел, ухмылялся.

— Не хочешь? Тогда я сам!

— Осторожнее, мальчик.

— Да брось, Рап! Я с детства ссал на эту организацию.

Яков Маркович знал этот исторический штрих из биографии Максима.

— Пойдем лучше выпьем, Макс, — предложил Раппопорт. — Может, легче станет…

— Настроения нет, извини. Пойду писать письмо на Лубяночку…

Не простившись, Максим зашагал прочь. Яков Маркович поглядел ему вслед, поднялся и, горбясь, побрел в другую сторону. На углу, возле продмага, он остановился.

— Ну что, друг, по «лысому»?

Мужик, верным глазом наметивший Раппопорта в толпе, был худой и небритый. Он вертел пальцами юбилейный рубль с изображением Ленина

— А третий есть? — спросил Яков Маркович.

— Вот он, чекист, стоит с двумя бутылками, подключим его! Посуда наша, мелочь добавишь?

— Добавлю, чекисты, — согласился Раппопорт.

Тот, что с бутылками, в кожаной куртке, на которой не хватало только патронташей, уже нетерпеливо стоял в очереди. Ему передали два «лысых» и мелочь. Втроем, не отставая ни на шаг, бригада двинулась к скверику, в кусты.

— Может, закусить взять чего? — осторожно предложил Яков Маркович.

— Интеллигент? — уточнил чекист. — Дома закусишь…

— Ну, давайте, давайте побыстрей, а то я с утра не пил! — небритый сколупнул железку ногтем. — Пьем из горла, так что без обману!

И первым опрокинул бутылку, забулькал. Чекист шевелил губами, считая глотки.

— Стоп! — он ухватил бутылку, как рубильник, и, повернув вниз, выключил. — Закуси веточкой, а я пососу.

Остановился он сам. Если и обделил, то не намного. Яков Маркович прикрыл глаза, приготавливаясь сделать, как они. Он заранее почувствовал, как зашевелилась у него в желудке блуждающая язва, заныла, боль пошла гулять по всему животу, прихватив печень. Но отступать было некуда. Он набрал побольше воздуха и медлил.

— Жид, что ли? — догадался чекист.

— Есть маленько, — признался Тавров.

— То-то, я вижу, жмешься. Ну ничего, пей. Человеком станешь!

Они не засмеялись, ждали. Он снова вдохнул и стал пить. Бутылка качалась между двух облаков, которые остановились над ним в небе. Небо было бездонное, водка лилась сверху, и казалось, ей не будет конца. А ведь всего-то граммов сто пятьдесят… Допив, Яков Маркович мужественно вытер рукавом рот и вернул бутылку чекисту. Они оба смотрели на Раппопорта.