Ангелы Ойкумены

Геккон, вспомнил маэстро. Геккон по кличке Убийца. Визг на все побережье. В курином бульоне проварить корень галангала. Красные глаза по утрам. Походы на рынок, наука торговаться. Здесь Хиззац, здесь пляшут. Это было вчера. Нет, это было сегодня. Нет, это было всегда.

— Мы не можем высадить тебя на планету.

— На Хиззац?

— Да хоть на какую-нибудь!

— Совсем не можете?

— Совсем не можем.

— Стая бесов, мой брат… Это не наваждение?

Банк, вспомнил маэстро. Она открыла нам счет в местном банке. Я бы не смог. Деньги Васко д’Авилькара, ее жениха. Я требовал вернуть их дону Васко. Она спорила до хрипоты. И вдруг уступила. Почему? Сейчас мне известно, почему. Если бы она настояла на своем, я бы сломался. Вряд ли мои обломки приползли бы друг к другу, чтобы воссоединиться. Девчонка, мотылек, вечный победитель, она понимала, что дон Васко не примет возврата. Она сдалась и победила: мы сохранили деньги, она сохранила меня, целого и невредимого. И я, даже не догадываясь об итогах этой дуэли, поплелся в Унихрам: «Из костра пылающего взываю к Тебе, из сердцевины пламенной…» Она уговорила меня оплатить полчаса молитвы. Скидки по понедельникам, утром, с семи до десяти…

— Нет, это не наваждение. Дон Фернан тоже побывал здесь. Это долгая история, дитя мое, — впервые в жизни Карни выслушала «дитя мое» без скандала. Слабая улыбка, и больше ничего. — Однажды мы вернемся домой, и я все расскажу тебе. Все-все, до конца. Ты веришь мне?

— Если мы вернемся?

Щелчок пальцами-кастаньетами. Призрак ритма. Намек на мелодию. Актриса, игравшая Кончиту в «Колесницах судьбы», обладала прекрасным грудным контральто. Но и Энкарна де Кастельбро, звезда домашних спектаклей, тоже справилась:

Скачет всадник
к горам далеким,
Сеньорита
глядит с балкона,
Скачет всадник
назад к балкону,
Сеньорита
спешит навстречу…

Будь у Диего гитара, а к ней все мастерство Шуко Кальдараса, доктора изящных искусств и любителя ходить без штанов, он не стал бы подыгрывать. Пятачок земли, вспомнил маэстро. Сырой, курящейся земли. Веер тропинок. Живые изгороди. Таблички на занозистых столбах. Камни с эпитафиями. Люки в жиденькой траве. Вниз, прямо в ад, ведут ржавые скобы. Вирт, личный уголок Карни. «Стиль ретро, — сказала она. — Возврат к природе». И спросила: «Поменять дизайн?» Я учился пользоваться виртом. Она была готова поменять что угодно: дизайн, Эскалону на Хиззац, дворец на бунгало. Лишь бы я научился. Чему я учился на самом деле? Чему я учусь до сих пор?

Вспоминалось легко, ярко, болезненно. Черточки, нюансы, подробности. Вторые планы. Цвета, запахи, звуки. Доктор Танидзаки была мастером своего дела.

«Ты права, маленькая женщина в синем шелке. Теперь мне будет больно до конца моих дней. За этим я пришел к тебе».

— Когда мы вернемся, — сухо отрезал маэстро.

Он хватался за сухость, раздраженность тона, как матрос с разбитого корабля, барахтаясь в воде, хватается за скользкую крышку от ларя. Так Диего вел уроки с талантливыми балбесами, видя, что не получается, и зная, что получится.

— Пока что, извини, у нас не очень-то выходит. Всадник скачет, сеньорита глядит с балкона.

— У нас? В каком смысле?

— В обычном.

— Тебя-то они могут высадить на планету? Или… О Господи!

Коллантарии отстали, тащились позади. В разговоре, похожем то ли на ссору, то ли на исповедь, им не было места. Диего Пераль взял всю вину на себя — тут им тоже не было места. Разве что в стыде — сколько стыда ни брал на свою долю маэстро, его хватало на всех.

— Я больше не пассажир. Я теперь коллантарий, как они. Взлет, посадка — за меня не тревожься. Это еще одна долгая история. Я бы поменялся с тобой местами, но в этом мне отказано.

— И вы не садитесь на планету из-за меня? Скитаетесь по космосу, воюете с бесами — из-за меня?! Если бы я знала… Сколько же вы натерпелись!

— О, сеньорита! — Пробус подъехал ближе. — Как вы правы! Мотаемся, мотаемся… Пол-Ойкумены избороздили, и все никак! Я и забыл, как выглядит твердая земля…

Гневным жестом маэстро прервал его монолог:

— Молчите! Хватит лжи! Карни, мы высаживались на Хиззац. Высаживались на Сечень. Взлетали с Китты. Большое тело, малое — нам все равно. Нам — да, а тебе — нет. Ты…

Коллантарии замерли, забыли дышать. Варвар обезумел! Сейчас он откроет ей все! Скажет: ты погибла, ты похоронена на Хиззаце. Ты — призрак. Волновой клон, неприкаянная душа. И что тогда?

Что?!

Над верхушками деревьев плыло облако листьев, сорванных ветром. В нем, словно в зеркале, отражался лес: кармин, охра, зелень, ржавчина… Впрочем, ветра не было. Лес замер, как перед грозой, а облако все равно двигалось, следовало за коллантом параллельным курсом.

Рой.