Ангелы поют на небесах. Пасхальный сборник Сергея Дурылина

Кремлевская заутреня на Пасху

В безмолвии, под ризою ночною,
Москва ждала; и час святой настал:
И мощный звон промчался над землею,
И воздух весь, гудя, затрепетал.

Певучие, серебрянные громы

Сказали весть святого торжества;
И, слыша глас, ее душе знакомый,
Подвиглася великая Москва.

Все тот же он: ни нашего волненья,

Ни мелочно-торжественных забот
Не знает он, и, вестник искупленья,
Он с высоты нам песнь одну поет, —

Победы песнь, песнь конченного плена.

Мы слушаем; но как внимаем мы?
Сгибаются ль упрямые колена?
Смиряются ль кичливые умы?

Откроем ли радушные объятья

Для страждущих, для меньшей братьи всей?
Хоть вспомним ли, что это слово – братья —
Всех слов земных дороже и святей?

1850

Сергей Дурылин

Из книги «В родном углу»

Часть 1, глава 1 «У Богоявления в Елохове» (отрывок)

Как густо было заселено простым народом, мастеровыми и фабричными (слово «рабочий» в широком просторечье редко употреблялось) Елохово, можно было видеть, если войти в церковь Богоявления в храмовой праздник или, еще лучше, в Светлую заутреню.

В Великом посту, особенно на первую, Крестопоклонную (4-ю) и Страстную неделю, был в церкви [Богоявления] неисчислимый наплыв исповедников и причастников. В пасхальную ночь только начинали ударять в большой – легко сказать, стопудовый! – колокол на высокой колокольне, на самом верхнем ярусе, на котором испокон веку было гнездо сокола, а церковь уж полным-полна: стоят плечо с плечом, грудью в спину, спиной в грудь. Несколько тысяч человек в церкви – и все «простого» народу: в армяках, в чуйках, в высоких сапогах, с волосами в скобку, густо промасленными деревянным маслом. Истово крестятся, низко кланяются. Теснота была так велика, что свечи чадили и гасли от спертого воздуха, капало с потолка, со стен текло. Для порядка при свершении религиозных церемоний (раздача вербы или святой воды, прикладывание к «празднику» – к вынесенному на середину церкви образу, христосование с духовенством) в церковь вводился наряд полиции во главе с околоточным, и городовые были сущими мучениками: так сжимала, давила и теснила их необъятная толпа.

Когда церковный староста – это почетное звание долгие годы находилось в роде крупных мясников Калининых – в большой праздник шел по церкви с емким блюдом, на его сюртуке не оставалось в целости ни одной пуговицы, с него градом лил пот, и на середине церкви ему посылали на смену другое запасное блюдо: под первым у него деревенели руки, до того оно было наполнено.

Для воров тут был простор; в жуткой тесноте они проделывали невероятные вещи: например, наметив даму в чернобурой лисьей шубе или ротонде, они, плотно прижавшись к ней сбоку, спереди и сзади, преблагополучно вырезывали из ротонды большой клин драгоценного меха и исчезали с ним в толпе.

Теснота в церкви Богоявления на Пасхе и в большие праздники была так велика, что нечего было и думать идти туда с детьми. Нас с братом не прежде, как мы достигли 10–11 лет, решились взять к Пасхальной заутрене к Богоявленью, а до того, по большим праздникам, мы ходили в домовую церковь при 2-й мужской гимназии.

Для освящения пасок и куличей на «монастыре», в церковной ограде, строился большой временный навес со стойками и полками, еле вмещавший принесенные горы куличек, пасох, яиц с зажженными на них свечами: так их было много!

Приход был так велик и обилен народом, что, начав пасхальный обход прихожан с первого же дня Пасхи, причт еле-еле заканчивал его к Фоминой неделе, а иногда и не успевал закончить: все охоче и приветно принимали причт с крестом, все, от первостатейных богачей до обитателей углов в сырых полуподвалах на Немецком рынке.