Ангелы поют на небесах. Пасхальный сборник Сергея Дурылина

Чтобы всех так накормить, напоить, наделить и сделать то с красным яичком, то с моченым яблочком, то с рождественским гуськом или с именинным пирогом, надобен был огромный, непокладный труд, забота и самое пристальное внимание. И право, это внимание к кулебякам и их пышноте и вольному духу, смешное, может быть, на чей-нибудь взгляд, означало совсем не смешное, а достойное великой хвалы внимание к человеку. «Всякая душа калачика свежего хочет», – простодушно говаривала одна из временно проживавших в нашем доме старых девиц – Авдотья Николаевна Каржавина. И мама с отцом могли повторять ее изречение, они верно переводили его: «всякая душа – самая маленькая, малюсенькая – хочет ласки и привета, который есть не что иное, как внимание к человеку со всеми его слабостями и дорогими для него мелочами житейскими». И этому вниманью (а от него и пеклись все эти кулебяки и мочились с кардамоном все эти антоновские яблоки) строго верны были всегда и мать и отец и учили нас этому.

Часть 2, глава 4 «Няня Пелагея Сергеевна» (отрывок)

Вся наша жизнь – с младенчества до юности – прошла под любящим взором няни.

Когда ее зоркий и живой взор погас[29] – она умерла в 1908 году, 15 апреля, в четверг на Светлой неделе, – в мире потемнело для нас, и за всю дальнейшую жизнь никто для нас не возобновил этого света.

Из богадельни нам не дали вовремя знать о болезни няни, очень короткой: у нее была старая болезнь сердца, – и поздно известили об ее смерти. Мы приехали с мамой уже в день ее погребения, до заупокойной литургии. Она лежала в гробу в соборе Воскресения Словущего. Был пасмурный день, лил дождь, но над нею раздавались песни о Воскресении Христа. Светлые и ликующие песнопения ее любимого праздника сопровождали ее в могилу.

Я похристосовался с нею, прощаясь. Она сама выбрала себе могилу на том же Даниловском кладбище, где был погребен мой отец и ее выходок – Коля. Она захотела лечь под большой плакучей березой. «Тут найти меня легче, – говорила она, – и лежать хорошо под березой».

С тех пор прошло тридцать три года. Давно уже прибавилась на Даниловском кладбище другая могила – мамы, пережившей няню лишь на шесть лет. Обе могилы дороги мне одинаково, нераздельно, навечно.

Через два года после смерти няни, вернувшись с ее могилы в Светлый же день, я написал:

На дерн, весенне зеленеющий,
Кладу я красное яйцо
Тебе, усопшей, мирно тлеющей,
Гляжу в далекое лицо.
И со святыми упокоенной,
Что горесть поздняя тебе?
Здесь слез воскресших удостоенный,
Приникнув, плачу о себе.
Залогом верного свидания
Вручи мне крепкое кольцо —
Твое пасхальное лобзание
И красное твое яйцо.

Эта просьба моя к няне – последняя просьба к ней – остается для меня в силе и до последнего дня.

Болшево, 8-16. XII. 1941

Из романа «Колокола»

Часть 1, глава 2

Второй по старине колокол был Голодай.

Он был с трещиной, не велик, не звонок, лит без всяких украшений и без вязи. Голос у него и теперь, с трещиной, и прежде, без трещины, был горький, зябкий, натруженный.

Последний звонарь, Василий Дементьев, звал его иной раз, осердясь:

– У, кашлюн старый! Другие поют, а ты кашляешь, другим петь мешаешь.

Но и в самый красный звон[30], на Светлое Воскресенье, когда колоколам надо петь «веселие вечное», Василий Дементьев припускал в общий перезвон и хриплый, старческий голос унылого Голодая.

В Светлую седмицу много охотников звонить на колокольне, и спрашивают, бывало, старого звонаря:

– Зачем ты, Дементьич, голоса портишь Голодаем? Хрип в нем. Весь красный звон он подхрипывает.

Строго отвечал звонарь:

– Молоды вы. Без Голодая нельзя быть красну звону.

Но не всем говорил звонарь, почему нельзя. А нельзя потому, что Голодай охрипнул на народной великой беде, взошел на колокольню после великих трудов. Все колокола родились для звона на колокольне, а он один для утоления народной беды. Темьяновскую область посетила беда. Зима была без снегу: хлеб вымерз, а весна перехватила жар у лета и всходы, какие и были, все выжгла. На самого вешнего Николу был зной, да такой огненный, что народ говорил с горем:

«Отдал пророк Илья свой день Николе[31], да не отдал своей тучи грозовой»: не было дождя.

Прогневался и Егорий-белоконец[32]: не радел в это лето о скотине – был большой падеж на скот. К первому Спасу голод начался.