Ангелы поют на небесах. Пасхальный сборник Сергея Дурылина

Но я не пошел за ней. «Она никогда теперь не придет», – подумал я и остался у оградки. А она шла и шла, все так же ходко, не оглядываясь и не останавливаясь. Она делалась все меньше и меньше, и уже не девушкой, а маленькой девочкой казалась она. Вот она скрылась за поворотом, вот прошла мимо далекого верстового столба, который последний виден от церкви, вот густою зеленою волной ржи захлестнуло ее, вот еще видно белый головной платок. Вот уже ничего не видно. Одни ржаные волны тихо ходят в поле, из стороны в сторону, неуемные и широкие. А в церкви кончилась служба, начал выходить народ, и празднично и бодро звонили на колокольне.

1917

Юрий Говорухо-Отрок

Из книги Не бойся быть православным, или Русско-православная идея.* Заметки о прогрессе и цивилизации (из посмертных бумаг)

I

Нечто о «березках»

Я хочу сказать о «троицких березках» – о тех березках, которые ставили в домах и около домов в Троицын день. В народе эти дни, Троицын и Духов, так и называются – «зеленые святки». Это поэтичный обычай, эти «березки». И у кого было детство (есть люди, у которых не было детства; в подрастающем поколении таких, к несчастию, много), для того, конечно, «зеленые святки» являются одним из светлых, одним из поэтичнейших детских воспоминаний. Убранный зеленью и цветами дом, убранная зеленью и цветами церковь, зелень и цветы, потопающие в светящихся на ярком весеннем солнце облаках кадильного дыма, – и мы, дети, в праздничных платьицах, с цветами в руках… Было во всем этом что-то особенное, таинственно-поэтическое, налагающее свою печать на всю душевную жизнь.

Среди народа этот обычай еще сохранился. На днях в деревне я еще видел березки, видел церковь, убранную зеленью, с усыпанным свежею травой полом. В городах же он вымирает. Мы слишком «интеллигентны», чтобы придавать значение «березкам», – и мы слишком уже невежественны, чтобы чувствовать всю поэзию прекрасного обычая. В невежестве, в тупости сердечной, в тупости умственной вся и разгадка, между прочим, и разгадка тех голосов, которые подчас в печати и в обществе раздаются против березок. Есть такие, что так прямо и выражаются: «предрассудок, вредящий лесам». Не совсем грамотно, но зато соблазнительно ясно. У нас любят соблазнительную ясность, – так сказать, общедоступную ясность; любят именно «общедоступные люди», которые ничем не затрудняются. Особенно они любят это словечко: «предрассудок». Как только они чего не могут понять, то сейчас же кричат: «предрассудок» – и думают, что этим все сказано.

Помешали им «березки», и вот они кричат о «березках»: «глупый обычай», «я не понимаю», «предрассудок, вредящий лесам». Но ведь предрассудок есть «обломок древней правды» по слову поэта[74], и тем он дорог всякому мыслящему и чувствующему человеку; ведь в ином «предрассудке» гораздо больше мысли, чувства и поэзии, чем во всех «интеллигентах», взятых вместе, со всеми их «общедоступными» романами, операми, драмами, со всею их «общедоступною» наукой и искусством.

Человек, сохранивший еще «образ и подобие», оставшийся человеком, а не превратившийся в механическую куклу, движимую пружинами «прогресса и цивилизации», такой человек не отдаст иного предрассудка за всю гнилую и дряхлую «культуру». Не отдаст он и поэтическую, имеющую глубокий смысл «березку». Ведь «березка» – вековой народный обычай, ведь на эти «березки» с радостью и умилением глядели сотни поколений, ведь в этом храме, убранном зеленью, молились сотни поколений; ведь эти березки наложили, быть может, неизгладимую печать на всю душевную жизнь нашего народа, смягчили душу народную, возвысили ее, облагородили; ведь эти березки – одна из нитей, связующих прошедшее с настоящим, настоящее с будущим. Но какое до всего этого дело «общедоступным» людям, могущим воспринять лишь «общедоступные» мысли, чувства и понятия? Эти «коротенькие», по выражению Достоевского[75], никогда ничего не поймут.

Но ведь не одни же «коротенькие» – есть еще и народ, к счастью, почитающий «предрассудки», несмотря на весь «прогресс и цивилизацию», несмотря на «общедоступные» книжки для народа, сочиняемые «общедоступными людьми», несмотря на железные дороги, пароходы и прочие приспособления. Я всегда утешаюсь тою мыслью, что ведь народ – он все переделает по-своему; он возьмет от цивилизации все, что ему нужно, все, что ему полезно, но сохранит и свою поэзию, и свою веру, и свои традиции, и свои «предрассудки». Эти мысли всегда приводят мне на память один случай. Несколько лет назад я жил на юге, в деревне. С балкона того дома, где я жил, было видно ясно и на большое пространство полотно железной дороги; когда проходили поезда, отчетливо были видны в окно даже фигуры людей.