Англия Тюдоров. Полная история эпохи от Генриха VII до Елизаветы I

Антикатолические настроения умножились, когда Сесил раскрыл заговор Ридольфи, целью которого было высадить 6000 испанцев в Гарвиче, чтобы низложить Елизавету и возвести на трон Марию Шотландскую. Несмотря на то что после побега в Англию находилась под стражей, Мария стала центром притяжения тайных заговоров. Будучи побочным продуктом Северного восстания, заговор Ридольфи связал Марию, герцога Норфолка, лорда Ламли, Геро де Спеса (испанский посол в Лондоне), флорентийского банкира Роберто ди Ридольфи, Филиппа II и папу римского. Норфолка, которого освободили из Тауэра в августе 1570 года, снова арестовали, судили и приговорили за измену (16 января 1572 года). Однако Елизавета колебалась относительно его казни и мер, до которых она дойдет против Марии. Тайный совет затребовал чрезвычайной сессии парламента, которая открылась 8 мая, где советники и их «люди дела» развернули согласованную атаку, чтобы убедить Елизавету казнить Норфолка и объявить вне закона Марию Стюарт. Однако им удалось добиться только казни Норфолка (2 июня). Когда Елизавете показали закон о том, чтобы Марию «судить за государственную измену и лишить прав на высокое положение в королевстве», Елизавета потребовала его снять. Вместо этого она выбрала более мягкий вариант, чтобы шотландская королева «не имела права на корону нашего королевства», – но затем и на него наложила вето! Несмотря на то что Тайный совет поддержал первый закон, Елизавета не желала, чтобы ее «толкнули» на путь, которого она предпочитала избежать. Сесил писал находящемуся тогда во Франции Уолсингему: «Все, ради чего мы трудились и при полном согласии довели до завершения – я имею в виду закон, чтобы шотландская королева была не способна и недостойна наследовать английский престол, – Ее Величество рассмотрела, но не одобрила и не отвергла, а отложила»[637].

Уолсингема отправили послом во Францию в 1570 году, в период сильного напряжения в отношениях Англии с Испанией. Вскоре его комиссия уже вела переговоры об англо-французском entente (соглашении): наживкой было предложение о браке Елизаветы с герцогом Анжуйским, третьим сыном Екатерины Медичи и братом Карла IX. Оборонительный союз с Францией в качестве противовеса Испании наметился, хотя, когда он вылился в Блуаский договор (19 апреля 1572 года), о браке забыли. Если бы не последовала Варфоломеевская ночь, этот договор стал бы поворотным моментом, поскольку по его условиям Франция фактически оставляла Марию Шотландскую без своей поддержки. Как говорил Елизавете сэр Томас Смит: «Если сейчас напугать Испанию… она будет бояться и дальше, видя такую стену на границе»[638].

Однако трагедия затмила договор. Около 3000 гугенотов, начиная с их предводителя адмирала Гаспара де Колиньи, погибли в Париже (24–30 августа) и еще 10 000 было убито во Франции в целом в течение трех недель. Для протестантов эта резня была очевидным доказательством католического сговора французской королевской семьи с Филиппом II и папством; они допускали преднамеренное преступление. Поскольку официальные французские отчеты об этих событиях противоречили друг другу, протестантская истерия казалась обоснованной. Известия взбудоражили всю Англию. Епископ Лондона Сэндис посоветовал Сесилу «немедленно отрубить голову шотландской королеве»[639]. В полной панике Елизавета, Сесил и Лестер отправили Киллигру в Шотландию с бессмысленной миссией убедить протестанта графа Мара (регента Шотландии в 1571–1572 годах) принять Марию для суда в Шотландии, «чтобы она больше не подвергала опасности ни Шотландское, ни Английское королевство». Сесил сказал Уолсингему:

За грехи наши Всемогущий Господь дает Дьяволу силу в гонениях на христиан. По этой причине мы должны не только быть бдительны, защищаясь от таких вероломных попыток, какие недавно были допущены во Франции, но и призывать себя к покаянию[640].

То есть Сесил посчитал кровопролитие Божьей карой. Господь через события предупреждал людей о последствиях их грехов. С того времени елизаветинская политика колебалась между собственно политикой и религией, – и это вполне вписывалось в общеевропейские тенденции. Хотя в эпоху Возрождения в основном доминировали династические, рыцарские, коммерческие и личные интересы, полярность конкурирующих вероисповеданий после заключительной сессии Тридентского собора означала, что все политики в большей мере видели себя в качестве воинов, участвующих в мировом сражении Добра со Злом. Концепция «истинной церкви», в которой католики и протестанты расходились диаметрально противоположно, была всеобъемлющей; она обеспечила, что прагматизм был побежден догматизмом, шедшим в обнимку с борьбой и принимавшим гонения как неизбежный компромисс[641].