Англия Тюдоров. Полная история эпохи от Генриха VII до Елизаветы I

Таким образом, справедливо будет задать вопрос, а как церкви следовало выявлять отсутствующих?[691] Инструкции 1559 года предписывали, чтобы в каждом приходе три-четыре «благоразумных человека» контролировали посещение церкви и обеспечивали, чтобы все оставались на месте «до конца богослужения». Тех, кто «нерадив или неаккуратен в посещении церкви», надлежало посетить и провести с ними беседу; а «если они не исправятся», то сообщить епископу[692]. Однако эти правила едва ли серьезно выполнялись; в церковных судах было совсем немного обвинительных заключений за непосещение церкви. В городке Крэнбрук графства Кент лишь 2 % елизаветинских судебных дел касались абсентеизма; в епархии Донкастера (Йоркшир) в 1590 году 31 из 286 дел относилось к абсентеизму; в епархии Садбери (Саффолк) в 1593 году было 154 обвинительных заключения, но ни одного за игнорирование церкви. Из местечка Блэк-Нотли (Эссекс) пришла жалоба, что «очень много прихожан не приходит по воскресеньям на вечернюю службу, а иногда отсутствуют сами церковные старосты и их помощники»[693]. В любом случае спад строительства новых церквей означал, что возможность, особенно в городах, разместить потенциальных прихожан на богослужениях снизилась относительно роста численности населения. Это удивительно справедливо в отношении Лондона, где в центральном районе Сити церквей было много, но совсем мало их строилось в разрастающихся предместьях. Недостаток церковных зданий также волновал менее крупные провинциальные города, типа Эксетера и Шеффилда[694]. Таким образом, отговорки отсутствующих, что «они не смогли попасть в церковь из-за толпы народа», при всем их внешнем правдоподобии не представляют собой свидетельство набожности населения Англии.

Тем не менее если власти и могли себе позволить закрыть глаза на абсентеизм, то только потому, что законы против католических рекузантов реализовывались в соответствии с политическими рисками. И Тайный совет, и большинство в парламенте рассматривали карательные законы как необходимую часть государственной безопасности. Однако светским католикам редко угрожала опасность, если они открыто не заявляли о своей верности папе римскому: англиканство пришлось создавать на волне господствующего в 1559 году мнения – елизаветинская церковь почти два десятка лет была «верблюдом», в ней около 40 % викариев были поставлены на приходы до 1559 года[695]. Поэтому характер рекузантства определялся подчинением Риму, а также сильной привязанностью к таинствам и старой литургии, на которую в ограниченной степени заявляла свои права и англиканская церковь[696]. На практике огромное большинство католиков из джентри искренне заверяли в своей лояльности короне; но побег Марии Стюарт, Северное восстание, Regnans in excelsis и прибытие после 1574 года католических священников-миссионеров, набранных из сообщества английских изгнанников, нарушили политическое равновесие в стране.

Хотя карательные статьи Акта о единообразии в 1563 году усилили законами, квалифицировавшими и отказ признать королевскую супрематию, и защиту папской власти как превышение полномочий церковным органом и в конечном счете как измену, только в 1571 году принудительные меры превзошли по масштабам те, что были введены Генрихом VIII. Новый Акт об измене, в основном повторяющий закон Кромвеля 1534 года (включая «измену на словах»), был принят вместе с актом, признающим изменой получение булл из Рима или следование их предписаниям во владениях Елизаветы[697]. В течение следующего десятилетия папское вмешательство в Ирландии, аннексия Португалии Филиппом II и начало миссии иезуитов в Англии обспечили, что антикатолическим настроениям, ранее Елизаветой пресекавшимся, теперь дали волю. Однако королева не хотела вводить законов, принуждающих к конкретному виду принятия причастия. По всей видимости, она была согласна с Эдвардом Эглионби, членом парламента от графства Уорик, который в 1571 году утверждал, что посещение церкви – публичное дело, своего рода «показуха», которой «приемлемо и удобно» требовать, тогда как «сознание человека сокровенно, незримо и вне власти самого могущественного монарха в мире»[698]. Елизавете, с ее светским взглядом на мир и антипатией к фанатизму, явно претило насильственное причастие. Королева также была достаточно прагматичной, чтобы не видеть необходимости угрожать совести традиционалистов, когда главной политической задачей была лояльность. Берли и епископы занимали другую позицию, но Елизавета имела право вето.