Англия в раннее средневековье

Более быстрые темпы общественного развития Уэссекса приводят к тому, что в эпоху правления Альфреда Великого противопоставление между гезитами и тэнами, а также между ними и эрлами постепенно уходит в прошлое. Сборник Альфреда не называет больше ни гезитов-землевладельцев, ни тэнов, а упоминает лишь категории высших свободных с вергельдом 1200 и 600 шиллингов[537]; эти вергельды служат показателем того, является ли данный человек владельцем достаточного количества земли для исполнения королевской службы. Характерно и то, что в это же время термин «эрл» теряет свое значение «представитель родовой знати» и начинает обозначать новую служилую аристократию, в которую могли вливаться не только эрлы, гезиты и тэны, но и кэрлы и даже зависимые люди[538].

Однако гораздо существеннее другое. Совершенно ясно, что самым важным в Уэссексе все больше становился процесс постепенной утраты кэрлами своей независимости и их социального принижения. Уже с VII в. в этом англосаксонском королевстве получает развитие практика патроната знати и личной коммендации простых общинников, практически неизвестная по кентским материалам; во всяком случае, судебник Инэ рассматривает эти институты как вполне сложившиеся. Так, часть компенсации за ущерб, нанесенный кэрлу, выплачивалась его покровителю-глафорду, причем предполагалось, что последний несет ответственность за своего патронируемого по искам других свободных и за несение им государственного тягла. Ушедший без позволения своего глафорда в другую местность кэрл не только принудительно возвращался на прежнее место жительства, но и уплачивал 60 шиллингов возмещения господину[539]. По-видимому, более быстро, чем в Кенте, слабеющие родоплеменные связи уэссекского общества оказывались уже не способны защитить кэрла, попавшего в тяжелые обстоятельства, что открывало перед знатными широкие возможности поставить его под свою власть. Судя по всему, такая подвластность не сводилась только к личному покровительству типа глафордата. Возможно, патронируемые получали от господина земельный надел и попадали, таким образом, не только в личную, но и в поземельную зависимость. Титул 67 судебника Инэ гласит: «Если кто договорится о виргате земли или более при условии фиксированной платы продуктами и вспашет ее, а глафорд потребует увеличения (платы) отработками, тот не должен ее (т. е. землю — А. Г.) брать, если глафорд не даст ему жилища; при этом он лишится урожая»[540]. Приведенная статья явно свидетельствует о существовании некоей разновидности продуктовой аренды, которая, кроме того, могла дополняться отработочными повинностями, а потому ставила некогда свободного человека в более прочную зависимость от господина. Такого же рода подчинение, очевидно, возникало и в результате прямого самозакабаления обедневших кэрлов. Материальная необеспеченность, невозможность выплатить долг или штраф за совершенное преступление зачастую толкали их, по выражению источника, «в руки» к могущественному лицу[541].

Таким образом, по сравнению с Кентом социальная дифференциация в среде свободных в Уэссексе VII–IX вв. зашла значительно дальше и предполагала различные формы зависимости и эксплуатации одних свободных другими. Это не означало, конечно, окончательного вычленения категории зависимого крестьянства в качестве особого общественного слоя. Правовые документы не только этого, но и более позднего (X столетия) времени продолжали разделять население на «эрлов и кэрлов», противопоставляя обе группы различным прослойкам несвободных[542]. Но решающий социальный сдвиг, видимо, уже произошел: англосаксонское общество начало раскалываться на противостоящие социальные группы и приобретать раннеклассовые черты, под которыми мы разумеем прежде всего ярко выраженную многоукладность всех общественных структур при наличии эксплуататоров и эксплуатируемых.

В основе этого сдвига, наряду с уже отмеченными факторами, лежали глубокие изменения в формах земельной собственности, распространенной у англосаксов. Мы уже упоминали о том влиянии, которое оказало на них завоевание и расселение на новых территориях. Главным в этом смысле было медленное, но необратимое становление понятия личной земельной собственности, равно как и земельной собственности вообще. Континентальные англосаксы, подобно другим варварам, скорее всего, еще не видели в земле того предмета, который может быть объектом свободного распоряжения, а тем более отчуждения. Слишком еще велика была их связь с землей, которую они обрабатывали: она рассматривалась как достояние и естественное продолжение многих поколений одной и той же семьи[543].

После оседания англосаксов в захваченных регионах Британии восстановление семейных общин не представлялось возможным и все большее значение стали приобретать общины территориального типа, к VII столетию уже, несомненно, состоявшие из малых семей[544]