Английская портниха

Ада слушала новости по Би-би-си. Она должна знать, что происходит в стране и в мире, чтобы поддержать беседу со своими друзьями-джентльменами. Не то чтобы они ожидали от нее осведомленности в международных делах, но Аде было интересно. Раздоры между Индией и Палестиной. Судебные процессы в Нюрнберге и Дахау. Подумать только, а ведь она была там, на вражеской территории. Теперь казалось странным вспоминать об этом. О том, как она шила на всяких фрау, как прислуживала в доме коменданта. Она никому не может об этом рассказать, и пусть это останется ее тайной – навсегда. Оберштурмбанфюрер Вайтер покончил с собой, Мартина Вайса повесили – она видела снимок в «Дейли геральд», – но о его жене и детях не было сказано ни слова. Фрау Вайс, или как там ее звали на самом деле, могла сменить фамилию, а значит, и Йоахим теперь не Вайс. Как Ада отыщет их? И Станисласа. Теперь она не сомневалась, что на мюнхенской улице видела именно его. По крайней мере, он жив. Мюнхен казался далеким прошлым. Да и предвоенный Лондон тоже. Аде не всегда удавалось припомнить, что стояло на том или ином месте, прежде чем бомбежки сровняли здания с землей. И также ей не всегда удавалось вспомнить, каким был Станислас. Память играла с ней в поддавки, и порой Ада ловила себя на мысли, а существовал ли вообще Станислас, не выдумала ли она его. Она даже не была уверена, что узнает его сейчас, если встретит.

С такой суровой зимой Ада еще не сталкивалась, даже в Германии. Январь 1947-го. На Стрэнде сугробы по пояс. В иллюстрированном «Пикчер пост» фотографии снежных заносов: густой белый снег сплошной стеной обрушивался на поля и леса, железные дороги и шоссе. В комнате Ады был газовый камин, но кирпич потрескался от старости, а горелки через одну нуждались в чистке. Управляться с камином было сложновато, и Ада обжигала руки, пытаясь то прибавить, то убавить пламя. Из оконных щелей и из-под двери немилосердно дуло, пока Ада не раздобыла мешковины на рынке и, завернув ее в газету, не подложила эту «колбасу» под дверь. Сражаясь с ледяной сыростью, она купила керамическую грелку, закутывала ее в полотенце и клала в постель.

Адин приятель-торгаш догадывался, как у нее обстоят дела. В его лавке на рынке было полно прочных, носких тканей хорошего качества, что подтверждало клеймо на кромке. Но эти рулоны он доставал из-под прилавка, только когда никого поблизости не было. Ада регулярно наведывалась к нему. Синий муар хорош летом, но не надевать же один и тот же наряд каждую субботу, а в нынешний жуткий холод ей требовалось что-нибудь потеплее. Она недолго раздумывала ни над толстым драпом на зимнее пальто, ни над черным джерси на новое платье, хотя это означало, что в понедельник ей нечего будет положить на счет. Не страшно, она возместит убыток.

Джерси капризничал, норовил командовать, растягивался там, где не надо. Когда отключали электричество, – чтоб этого Мэнни Шинвелла черти взяли, тоже нашелся министр – Ада трудилась при свечах. Она еле видела, и приходилось подносить ткань к глазам по старой привычке, что появилась у нее в Дахау. Шила она по выходным, слушая радио: по утрам в субботу повтор выпусков про бравого шпиона Дика Бартона, днем в воскресенье – комедийную передачу «Препоны и рогатки». Рукава три четверти, декольте сердечком, подсмотренное Адой в женском журнале, длинная баска; у Ады оставался подкладочный материал, и она использовала его на юбку, чтобы та не провисала.

Субботний вечер, 1 февраля. Ступая по тротуару на высоких каблуках, Ада пристально смотрела под ноги: сперва вниз по Флорал-стрит, затем обогнуть актерскую церковь[62], потом по рыночной слякоти и валявшимся повсюду капустным листьям, вниз по Саут-стрит и оттуда – терпение вознаграждается – на Стрэнд. Снег забивался в туфли. Ноги промокли, а лодыжки сзади были забрызганы ледяной грязью. Отчистив чулки в дамской комнате, Ада глянула на себя в большое зеркало. С подплечниками она казалась выше ростом, на плотно облегавшем фигуру джерси ни морщинки. Вырез сердечком подчеркивал ее грудь, баска – бедра, а между ними – ее тонкая талия. Она поправила прическу. Ава Гордон. И даже очки ее не портили, нисколько. Сняв пальто, она сдала его в раздевалку и направилась в бар «Манхэттен». Как всегда, сунула шестипенсовик метрдотелю и позволила проводить себя к столику.

В баре было затишье.

– Погода, – объяснил бармен, – снег. Ни проехать ни пройти. А еще забастовка в «Савое». Это отпугивает людей, а вдруг забастовка распространится и на другие отели. Вам как обычно?

А дальше по накатанной. Она сделает глоток «Белой леди», выложит пачку сигарет на стол, вытащит одну и покатает ее между пальцами. Ада никогда не сидела за стойкой. Это вульгарно. И тем более не озиралась, не ловила взглядов незнакомых мужчин. Все было просто. Дождись джентльмена и посмотри, подмигнет ли бармен. Если подмигнет, значит, к ней подошел постоялец отеля. Тогда сними очки, клади их в сумочку и подожди еще некоторое время.