Английский детектив. Лучшее за 200 лет

Надо сказать, Хеммерпонд – пожалуй, один из красивейших уголков Сассекса; здесь еще сохранилось много домов с тростниковыми крышами, церковь из серого камня, имеющая высокий шпиль и приютившаяся в низине, – одна из самых красивых в графстве, не испорченная реставрациями; а буковые леса и заросли папоротника, окаймляющие дорогу к большой усадьбе, чрезвычайно богаты тем, что заурядные художники и фотографы называют «моментами». Посему Уоткинс, прибывший с двумя чистыми холстами, новеньким, с иголочки, мольбертом, коробкой красок и саквояжем, без труда влился в компанию собратьев по искусству; их было с полдюжины, и они встретили его с распростертыми объятиями, а кроме того, с некоторой долей любопытства. Им было невдомек, что в саквояже лежала разборная лестничка (хитроумной конструкции прославленного, ныне покойного, мастера Чарльза Писа[81]), ломик и моток проволоки. Уоткинс убедился, что выбранная им маскировка прекрасно работает, однако она же вовлекла его в сложные беседы эстетического содержания, к которым он был, мягко говоря, не готов.

– Вы много выставлялись? – спросил юный Порсон в баре гостиницы «Карета и кони», где господин Уоткинс расположился вечером после приезда, чтобы собрать полезные сведения о местной обстановке.

– Изредка, – ответил господин Уоткинс, – по случаю, в разных местах.

– В Академии?

– Бывало, что и там. Да еще в Хрустальном дворце[82].

– Хорошо вас повесили? – поинтересовался Порсон.

– Бросьте ваши шуточки, – буркнул Уоткинс. – Мне это не нравится.

– Я хотел узнать, хорошее ли место вам выделили?

– Чего-чего? – подозрительно переспросил Уоткинс. – Намекаете, что меня могли засадить?

Порсона воспитывали тетушки, и он был джентльменом, каких и среди художников редко встретишь; сей господин понятия не имел, что значит «засадить», но счел за лучшее заметить – не имел в виду ничего подобного. Поскольку вопрос развески явно был болезненным для господина Уоткинса, юноша попытался перевести беседу в другое русло.

– А вводить стаффаж[83] в свои картины вы не рассчитываете?

– Нет, с расчетами у меня туго, в голове не помещаются, – сказал господин Уоткинс. – Этим всем моя мил… то бишь миссис Смит занимается.

– Она тоже художница! – восхитился Порсон. – Это, должно быть, весело!

– Очень даже, – сказал Уоткинс, хотя на самом деле так не думал и, чувствуя, что разговор выходит за пределы его понимания, добавил: – Я приехал сюда, чтобы писать усадьбу Хеммерпонд при лунном свете.

– Вот это да! – промолвил Порсон. – Весьма оригинальная идея.

– Да, – ответил Уоткинс, – мне тоже показалось, что я это здорово придумал. Надеюсь, завтра смогу начать.

– Как! Неужели вы собираетесь работать на пленере[84] – ночью?

– Именно так, собираюсь.

– Но вы же не сможете разглядеть свой холст?

– По-вашему, я круглый… – начал было господин Уоткинс, однако сообразил, что слишком сильно вспылил из-за столь простого вопроса, и крикнул мисс Дурган, чтобы принесла еще кружечку пива. – У меня с собой есть такая штука, называется потайной фонарь, – сообщил он Порсону.

– Однако сейчас новолуние, – возразил тот. – Луны не будет!

– В любом случае, – заметил Уоткинс, – дом-то никуда не денется. Видите ли, я буду сперва писать дом, а потом луну.

– О-о! – только и смог сказать Порсон, ошеломленный этим заявлением.

– А я вот слыхал, – вставил старик Дурган, хозяин гостиницы, хранивший почтительное молчание, пока длился этот профессиональный разговор, – будто бы в доме аж целых трое полицейских из Ейзельворта дежурят по ночам, а все из-за той леди Эйвелинг и ейных побрякушек. Один, рассказывают, обыграл шесть к четырем тамошнего лакея – бревна кидали[85]!

На следующий день, ближе к закату, господин Уоткинс, с мольбертом, чистыми холстами и объемистым саквояжем, содержавшим нужные приспособления, не спеша прошел по живописной тропинке, которая вела через буковый лес к Хеммерпондскому парку, и установил свое оборудование в стратегически выгодной позиции на холмике, откуда открывался вид на дом. Здесь его заметил художник Рафаэль Сант (вряд ли родственник великого Рафаэля Санти), писавший днем этюды меловых обрывов, а теперь возвращавшийся домой через парк. Порсон успел возбудить его любопытство, рассказав о появлении нового собрата по искусству, и Сант решил свернуть с пути, чтобы обсудить вопросы ночного пленера.

Господин Уоткинс, по-видимому, не заметил его приближения. Он только что по-дружески побеседовал с дворецким леди Хеммерпонд. Этот почтенный джентльмен, проследив за сервировкой обеда, исполнял важную обязанность – выгуливал трех любимых собачек хозяйки, а посему проследовал дальше и уже скрылся из виду. Господин Уоткинс с великим усердием размешивал краску на палитре. Подойдя ближе, Сант с изумлением обнаружил, что эта краска – изумрудно-зеленая, невообразимо яркая, ядовитая. У Санта была врожденная восприимчивость к цвету, к тому же он сызмала развивал ее, и потому при виде столь чудовищной смеси, стиснув зубы, со свистом втянул воздух. Уоткинс обернулся. На лице его читалось раздражение.