Английский пациент

«Да благословит Господь вашего попутчика», – сказал Мэдокс. До свидания. Взмах руки. Бог есть только в пустыне, сейчас он хотел это признать. Вне ее есть лишь торговля и власть, деньги и война. Финансовые и военные тираны правят миром.

Он был в разрушенной стране, двигался от песка к скалам. И старался не думать о женщине. Потом, словно средневековые замки, появились холмы. Он шел, пока его тень не наткнулась на тень горы. Кусты мимозы. Колоцинты. Выкрикнул ее имя в темноту скал, потому что «зло – это душа голоса, пробуждающаяся в пустоте».

А потом был Эль-Тадж. Почти всю дорогу он представлял себе улицу зеркал. Когда же появился на окраине поселения, его окружили джипы и англичане забрали его. Они не хотели слушать то, что он говорил о женщине, лежащей раненной в Увейнате, в ста десяти километрах отсюда. Они вообще ничего не хотели слушать.

– Вы хотите сказать, что англичане вам не поверили? Никто вас не слушал?

– Никто не слушал.

– Почему?

– Я неправильно назвал фамилию.

– Вашу?

– Нет, свою я назвал.

– Тогда почему же?

– Ее. Ее фамилию. Фамилию ее мужа.

– А что вы сказали?

Он ничего не отвечает.

– Проснитесь! Что вы сказали?

– Что она моя жена. Я сказал «Кэтрин». Ее муж был мертв. Сказал, что она ранена и сейчас лежит в пещере на плато Гильф-эль-Кебир в Увейнате, к северу от колодца Айн-Дуа. Женщина нуждается в воде и пище. Я пойду с ними, покажу дорогу. Все, что мне нужно – это джип. Только один из их чертовых джипов! Может быть, после этого путешествия я показался им кем-то вроде тех безумных пророков пустыни… Нет, не думаю. Уже началась война, и они как раз вылавливали в пустыне тайных агентов. И каждый человек с иностранным именем, который забредал в этот маленький оазис, был под подозрением. Она была всего в сотне километров, а они не хотели слушать меня. Эта случайная группа в английской форме в Эль-Тадже. Я, должно быть, казался неистовым. У них была и передвижная тюрьма с плетеными клетками размером с душевую. Меня поместили в такую и поставили в грузовик. Я бился в ней, пока не выпал на улицу. Я кричал: «Кэтрин». Кричал: «Гильф-эль-Кебир». А единственное имя, которого они ждали и которое следовало выплюнуть, уронить в их ладони, как визитную карточку, было «Клифтон».

Меня опять забросили в грузовик. Я был еще одним возможным второсортным шпионом. Еще одним международным обломком.

Караваджо хочет встать и уехать из этой виллы, из этой страны, от осколков войны. Он просто вор. Все, чего он хочет, – чтобы рядом были сапер и Хана или, еще лучше, люди его возраста – в баре, где он знает каждого, может потанцевать и поговорить с женщиной, прислониться головой к ее плечу… Но для этого прежде всего нужно вырваться из плена морфия, оторваться от невидимой дороги в Эль-Тадж. Этот мужчина, который, как он уверен, и есть Алмаши, крепко привязал его к себе и к морфию, чтобы получить возможность напоследок вернуться в свой мир, в свою печаль. Теперь уже не имеет значения, на чьей стороне он был во время войны.

Но Караваджо снова наклоняется вперед.

– Я хочу еще кое-что узнать.

– Что?

– Мне нужно узнать, не вы ли убили Кэтрин Клифтон. То есть, если вы убили Джеффри Клифтона, то этим убили и ее.

– Нет. Я никогда даже не думал об этом.

– Я спрашиваю об этом потому, что мистер Клифтон работал на британскую разведку. И не был тем наивным англичанином, за которого его принимали. Этакий дружелюбный мальчик. Англичане были заинтересованы в том, чтобы он следил за вашей странной компанией в египетско-ливийской пустыне. Они знали, что когда-нибудь там развернутся военные действия. Он был специалистом по аэрофотосъемке, и его смерть обеспокоила их. И все еще беспокоит. Они задают много вопросов. Им было с самого начала известно о вашей связи с его женой. Хотя Клифтон не знал об этом. Англичане думали, что его смерть была подстроена, что она – защита, поднимающая разводной мост. Ждали вас в Каире, но вы, конечно, вернулись в пустыню. Позже, когда меня послали в Италию, я пропустил, чем закончилась эта история, и не представлял, что с вами случилось.

– Значит, вы разыскивали меня.

– Нет, я пришел сюда из-за девушки. Знал ее отца и уж никак не ожидал, что здесь, на этой полуразрушенной вилле, встречу графа Ладислава де Алмаши. Честно признаюсь, вы мне понравились больше, чем все, с кем до этого работал.

Прямоугольник света, который переполз на сидящего Караваджо, обрамлял его грудь и голову – так, что английскому пациенту лицо собеседника представлялось портретом. В приглушенном свете поздних вечеров его волосы могли еще показаться темными, но сейчас седина видна была ярко и отчетливо; зато мешки под глазами стерлись, как бы растаяли в темно-розовых лучах заката.

Он повернул стул так, что мог откинуться на спинку, оставаясь лицом к Алмаши. С трудом находя слова, потирал подбородок, морщился, закрывал глаза, чтобы подумать – и только потом что-нибудь выпаливал, отвлекаясь от тяжелых мыслей. Чувствовал, как погружался в темноту этой истории, вслед за Алмаши.