Анна Ахматова. Я научилась просто, мудро жить…

Потом исчезал незаметно. Пил он по-прежнему много. Кто-то видел его пьяного под дождем на церковной паперти на площади Алезиа. На Рождество 1919-го года одна знакомая видела его в ночном кафе на бульваре Вожирар близ мастерской Марии Васильевой. Он дважды подходил в кафе за бутербродами среди ночи. Поймав удивленный взгляд, он сказал: «Только усиленное питание может меня спасти». Он редко кому говорил о своем туберкулезе, теперь дурные предчувствия настойчиво посещали его. Однажды под вечер он вскарабкался на Монмартр и пошел в гости к Сюзанне Валадон, матери его друга, художника Утрилло, к которой Амедео чувствовал почти сыновнюю привязанность. Сюзанна прожила нелегкую жизнь, была циркачкой, потом натурщицей у Ренуара, Тулуэ-Лотрека, Дега; это Дега и посоветовал ей заняться живописью. Она могла понять его и утешить. Усевшись за стол у Сюзанны, Моди попросил вина, а выпив, стал вдруг плакать и петь какую-то молитву на древнееврейском. Жанна-младшая полагает, что это была поминальная молитва кадиш (– в маловерной семье Модильяни, где выросла потом и Жанна, не знали… Он пел и плакал… В ту зиму Амедео писал матери:

«Дочка в деревне: у кормилицы. А я вот думаю, может, весной поехать в Италию. Надо пережить «период». Впрочем, еще неясно…».

В один из этих дней Ортис де Зарате и Моше Кислинг зашли к Модильяни. В квартирке стоял ледяной холод. Амедео лежал в постели. Жанна – она была на последнем месяце беременности – сидела рядом и писала портрет мужа.

В конце января нелегкая понесла его с друзьями куда-то на улицу Томб-Иссуар, в гости. Когда дверь подъезда открылась, все поднялись наверх, а он замешкался, присел на скамейку и сразу уснул. Утром его отвезли в больницу. Говорят, что он повторял перед смертью: «Кара Италия! Милая Италия!». Впрочем, если верить монпарнасским легендам, он много чего наговорил перед смертью, бедный Амедео. Умолял Зборовского заняться его другом Хаимом. Звал за собой Жанну, чтобы в раю у него была натурщица.

Отстранив непреуспевшего Кислинга, профессионал Липшиц снял с него посмертную маску. Пришла Жанна, долго-долго смотрела ему в лицо, не говоря ни слова. Потом отец увел ее домой.

Старший брат Эммануэле Модильяни, тот, что был социалист, не достав французской визы, прислал телеграмму, лишенную классового сознания, но полную горя и тосканского пафоса: «Похороните его как принца». Монпарнас и «Ротонда» устроили шумные похороны своему тосканскому принцу. Вспоминают, как рыдал в те дни в «Ротонде» Хаим Сутин, неопрятный гений из местечка Смиловичи…

Жанна ушла домой, на улицу Амио, с родителями. Под утро ее брат Андре услышал, как хлопнула оконная рама. Он бросился к окну, глянул вниз с высоты шестого этажа… Жанна уже ушла за своим Амедео.

Так они покинули наш мир: беспутный, беспокойный монпарнасский поэт и художник, неуемный искатель художественной правды с ласковых берегов Средиземного моря, и она, хрупкая, нежная парижанка Жанна, так всерьез принявшая это сладкое слово – Любовь. Их ждала посмертная слава. Но могла ли она согреть их? Недаром же сказано, что она – негреющее солнце мертвых.

Анна без Амедео

Наша маленькая повесть не кончена, потому что в ней два главных героя – Он и Она. Его мы с Вами проводили, совсем еще молодого и совсем еще не знаменитого, на парижское кладбище. Ее же историю мы оборвали на самом важном и интересном месте, а ведь Ей суждено было жить долго…

В марте 1912-го года вышла в свет первая книга стихов 23-летней Анны Ахматовой – «Вечер», благосклонно встреченная критикой (много писали и говорили о ней старшие коллеги – поэты В. Брюсов, С. Городецкий) и восторженно – читателями. Не такой уж малый ее тираж – 300 экземпляров – разошелся мгновенно, а через небольшое время, просто уж значительным для того времени тиражом – 1000 экземпляров, вышла и вторая, книга Ахматовой – «Четки», сделавшая ее знаменитой на всю Россию поэтессой и выдержавшая множество изданий. Легко представить себе, какой фурор произвело появление новой, настоящей, притом молодой и красивой поэтессы в литературных кругах, живших стихами и книгами. Муж ее, поэт Николай Гумилев, ни одна из книг которого не вызывала такого шума, написал полушутя-полуторжествуя-полузавидуя:

Ретроградка иль жорж-зандка,
Все равно, теперь ликуй:
Ты с приданым, гувернантка,
Плюй на все и торжествуй!

Позднее, много позднее зрелая, маститая, но все еще живущая отзвуками той славы, Анна Ахматова с высоты нового мастерства и жизненного опыта смотрела словно бы даже с завистью и с раздражением – впрочем, и с гордостью тоже – на те стихи и те годы незабываемого успеха и популярности: