Анна Ахматова. Я научилась просто, мудро жить…

Жизнь Ахматовой выдалась нелегкая. Она не только не знала, как зарабатывают деньги, но и печку не умела растопить. Она жила до конца своих дней в вечной зависимости – от мужей и поклонников, от поклонниц своего таланта, от друзей и подруг. Жила в вечных скитаниях, не имея своего угла… Она получила странное, российское полудворянское воспитание – не умела ни «зарабатывать на хлеб», ни содержать дом в порядке. Я встретил однажды в горах Словакии потомка знаменитой графской фамилии, в недавнем еще прошлом – владельца замка и всей горной долины. Он пригласил меня на ужин. В бывшей графской конюшне, где коммунисты после прихода к власти ему разрешили остаться, было красиво и чисто – правда, здесь никогда не было так страшно, как в России. И вот граф работал бухгалтером в колхозе… Я спросил, как он пережил приход здешнего «социализма», как выжил? Граф ответил, что он получил «хорошее протестантское воспитание» и приучен был сам себя обслуживать. Ахматова ничего этого не умела…

Она снова вышла замуж – за искусствоведа Николая Пунина, и он привел ее к себе, в Шереметьевский дворец на Фонтанке (Фонтанный Дом). В красивую квартиру с окнами, выходившими в старинный сад. В квартиру, где жила… его оставленная жена, вся прежняя его семья. Вероятно, больше ему некуда было ее вести. А ей… Ей больше некуда было идти. Крыша над головой, или «жилплощадь», стала недостижимой роскошью в стране, где деревня спасалась от голода и репрессий в переполненных, обнищавших городах…

Легко представить себе, как приняли новую «жиличку» в этой семье, вряд ли когда-нибудь простившей «злую разлучницу»…

Ты уюта захотела,
Знаешь, где он – твой уют? —

писала она об этой жизни в чужом дому, где по ночам за окном

Шереметевские липы.
Перекличка домовых.

А жить становилось все страшней. Друзья исчезали по ночам. Ночью, замирая от страха и прислушиваясь к шагам и шуму моторов, ждали «гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных». Так написал ее друг Мандельштам. Его самого для начала отправили в ссылку, в Воронеж. Анна навестила его там и написала стихи:

А в комнате опального поэта
Дежурят страх и Муза в свой черед.
И ночь идет,
Которая не ведает рассвета.

Страх был не напрасным. И надежды на рассвет не было. Поистязав страхом, Мандельштама отправили в лагерь – на муку и смерть. Ее собственный сын, Лев, тоже томился в тюрьме, потом в лагере, по том снова… Анна познала, что такое женская очередь перед тюремными воротами – чтобы отдать передачу. Если передачу не брали, это значило, что человека уже нет. «Ликвидировали». «Как класс». Как живое существо. Как тварь Божию. Тех, кто приходил к воротам, тоже не ждало ничего доброго – они были родственники «врага народа»: Лева Гумилев ведь «пострадал как сын врага народа». Весь народ был «врагом народа». А народом был сам «рыжий мясник» и его подручные из компартии и тайной полиции – они, впрочем, слились в один аппарат устрашения и подавления еще при плешивом палаче Ленине, убившем Гумилева-отца. Что до распятого и давно да же имя свое утратившего Петербурга, то…

…ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.

Впрочем, разве только этот многострадальный город страдал? Вся огромная, прекрасная страна, тоже ведь получившая вместо имени какую-то лживую партийную аббревиатуру, истекала кровью.

Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

Ахматова знала, что она и сама ходит по краю пропасти. Живет как помилованная или как оставленная в заложницы:

И до самого края доведши, почему-то оставили там —
Буду я городской сумасшедшей
по притихшим бродить площадям.

Каждый, кто пока еще был не «там», был как бы «помилован» великодушными властями и «органами», не успевавшими «выполнять план по врагам».

Лев Николаевич Гумилев перед поступлением в университет.

Фото 1934 г.

«В 1939, – вспоминает она, – Сталин разрешил печатать мои стихи». Почему разрешил? А почему запретил? Она вспоминает, что к тому времени, как немцы вошли в Париж, у нее вышел в Ленинграде томик стихов, но «он был запрещен, конфискован, выброшен из библиотек через месяц». Томик старых любовных стихов… Кто из французских поэтов, живших в оккупированном Париже, возьмется свидетельствовать, что Гитлер был дотошнее Сталина? И все же она начала снова писать стихи. Может, страх отступил на мгновенье? К концу 1940-го года Ахматова начала работать над большой и сложной «Поэмой без героя», которую писала до смерти. В одном из черновых вариантов было про незабвенного Амедео: