Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться

Те, кто видел Ахматову, чаще всего передавали впечатление от величественности ее образа словом «королева». Мне, кажется, тут есть некоторая путаница. Ни на одну из известных нам королев, взять что Марию-Антуаннету, что Елизавету Первую Английскую, что нынешнюю, она не походила. Скорее ощущение грандиозности и неприступности, исходившее от нее, сочетание с безмолвностью, неподвижностью, а также появившейся к старости грузностью, вызывало в памяти нашей Екатерину Великую. Но я, до сих пор пораженный редкостностью этого существа по имени Анна Ахматова, сравнил бы ее с белым единорогом, несущим, как говорят нам рассказы о нем, гибель любому, кто попадется ему навстречу. Всем, кроме чистой девы. Одна она может его укротить и сделать ручным. Ахматова, удушаемая смрадом эпохи, испачканная ее кровью, была, если продолжать метафору, этим дивным чудищем и его укротительницей. У тех, кто что-то знает о ней, звук ее имени включает в мозгу реле, которое как «пятью пять двадцать пять» создает картинку ее трагической судьбы. Трехсотая с передачею, муж в могиле, сын в тюрьме, революция, вышвырнувшая ее из декораций Cеребряного века в холод и тьму пустой улицы, террор, гибель самых близких людей, страшная война, страшная блокада, гражданская смерть после постановления 46-го года. Но сколь ни внушительно случившееся с ней, судьба не уникальная. Такова, что называется, норма жизни. Все мучаются.

Судьба Ахматовой только сконцентрировала мучения. Несравненно важнее то, что над жесткой судьбой ее, над всем, что мы привыкли выдавать за ее судьбу, стоит сияние другой ее судьбы, во-первых, человека творящего, во-вторых – поэта. «Все расхищено, предано, продано, черной смерти мелькало крыло, все голодной тоскою изглодано, почему же нам стало светло?» Эти строчки именно об этом. «Но так близко подходит чудесное, к развалившимся грязным домам, никому, никому не известное, но от века желанное нам». С того дня, как я увидел Ахматову, я читаю эти ее стихи непривязанно к ландшафту послереволюционной, или какой угодно другой разрухи, но как разгадку механизма мироздания. Я застал ее в сравнительно благополучные годы. Литфонд выделил ей под дачу дощатый домик в Комарове. В Ленинграде у нее была собственная комната в квартире вместе с семьей ее бывшего мужа. Издательства предлагали переводческую работу. Этим, однако, только оттенялось висевшее над всем неблагополучие. Как бы само собой разумеющееся, не напоказ, но бьющее в глаза. Ее улыбка, смех, живой монолог, шутка подчеркивали, как скорбно ее лицо, глаза, рот. Неблагополучие было константой жизни, бездомности, неустроенности, скитальчества. Жалеть ли нам ее? Не стоит. Она победительница. Она не дала тяжести горя раздавить себя. Мы хотим жить весело. Нам нечего побеждать ни при жизни, ни по смерти. 120 лет существования – не наш срок».

Павел Крючков: Каждый раз, когда мы здесь собирались, здесь звучал голос Ахматовой и ее современников. И каждый раз – можно сказать: выбирался, а можно и: возникал – центральный узел, собиравший вокруг себя тему. Иногда им становилось ее стихотворение, которое она читала, иногда нечто, растворенное в воздухе.

Я помню, это трудно забыть, как здесь, над Комаровом, плыл ее молодой голос, в записи, сделанной в 1921 году, когда она читала стихотворение «Когда в тоске самоубийства…». Те, кто был здесь в прошлом году, помнят, как говорили о ней здесь Солженицын, Бродский и Чуковский. Сегодня таким узлом становится ее стихотворный цикл «Реквием». Я не буду объяснять, почему именно «Реквием», наверное, это и так понятно.

Вы услышите два стихотворных отрывка из этой сюиты в ее чтении, а также голоса Лидии Чуковской и Исайи Берлина. Сейчас прозвучат две записи, одна за другой. Ахматова прочитает эпиграф к «Реквиему», создававшемуся, напомню, с 1935 по 1940 год, и то, что она назвала «Вместо предисловия». И потом сразу седьмое стихотворение – «Приговор», которое кончается «Я давно предчувствовала этот / Светлый день и опустелый дом». По двум последним словам, «опустелый дом», была названа вышедшая на Западе в 70-е годы повесть Лидии Чуковской «Софья Петровна». Произведение, написанное о безумии 37-го года, так я это назову, то есть о безумии той эпохи в ту самую эпоху. Под повестью стоит дата – 39-й год. И Лидия Чуковская читала это произведение, эту свою повесть, Ахматовой.

Мне очень хотелось найти запись, где бы звучал фрагмент из «Записок об Анне Ахматовой». Но обнаружить запись, которую я мог бы здесь показать, не удастся по разным техническим причинам. Я принес запись тоже редкую. Лидия Корнеевна публично читает – это длится 2 минуты 30 секунд, значит, это будет после Ахматовой – в начале 90-х годов фрагмент своего предисловия к «Запискам». Это предисловие было написано летом 66-го года. Я попрошу нашего друга Евгения включить подряд сначала запись Ахматовой, а потом Лидии Чуковской.

Запись голоса Ахматовой:

Реквием. 1935–1940 годы.