Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться

Павел Крючков: Теперь позвольте мне сделать реплику домашнего свойства. Я работаю в Переделкине в мемориальном музее, здесь, я надеюсь, тоже будет мемориальный музей когда-нибудь. И меня там спрашивают: вы вот ездите в Комарово – а как там местные? «Местные» – содержательное слово. Я говорю – вот так! Мои дети сейчас читают одну книжку, там есть эпизод встречи городских с местными. Сначала они дерутся, не очень все хорошо, но потом начинается любовь и взаимное уважение, и местные хотят для городских что-то такое сделать, ну, самое дорогое. Один говорит: «Давай обчистим сад». «Давай». Они идут обчищать этот сад, по дороге один другому говорит: «А ты знаешь, чей сад? Это их сад»… Одним словом, попросим Валерия Попова сказать, как он себя здесь чувствует. Это из его прозы.

Валерий Попов: Немного местной хроники – что я помню об этом саде, в котором мы находимся с вами. Первое, что мне пришло в голову, кто-то мне рассказывал это, как Аксенов Василий Павлович подъехал к этой калитке, открыл ее, сделал два шага и встал. Кто же мне рассказывал? В этот момент вышла Анна Андреевна, посмотрела на него с недоумением, тут появился Толя Найман, она спросила его, Толя ответил, и Анна Андреевна сказала: «Он может подойти». Это рассказывал Василий Павлович, да? Совершенно верно. Следующее, если по хронике пройтись, – Бродский. Может, я его видел здесь. Найман видел. Я его видел уже после инфаркта в Америке, он как-то очень хорошо держал в памяти ленинградцев своих знакомых, как-то позвал меня один раз. Я вообще волновался, потому что прощались с корешем, а тут Нобелевский лауреат, как он подойдет, что он скажет. Страшно волновался, тут подошел Иосиф, так обнял меня и сказал историческую для меня фразу: «Валера, ты изменился только в диаметре». Я вообще слежу за своим диаметром, это напутствие Бродского. Другим он сказал более значимые вещи, а мне вот эту фразу, которую я никогда не забуду. Здесь черпал воду, в этом колодце, и потом оказался знаете где.

Следующая хроника. Когда я здесь оказался, здесь была совершенно разрушенная эта дачка, вся сгнившая, как мягкая губка, как детская игрушка, ее можно было мять, она проседала под ударами руки, под нажатием. Мой отец провалился через это крыльцо, как памятник здесь стоял. Я пытался чинить, в Литфонд обращался. Помню, пришел какой-то богатырь с топором и стал делать что-то такое, какое-то крыльцо такое, как будто оно ведет на крышу, такое очень высокое-высокое крыльцо. Почему-то он исчезал. Два удара и исчез. Я думал, когда же у него проснется совесть? И совесть у него просыпалась, как правило, часов в 5 утра. У него какие-то химические мучения были. Я просыпался от стука топора об крыльцо, и часов в 6 совесть его успокаивалась, и он снова уходил. При этом он относился к порученному делу очень серьезно, потому что Ахматова не только нами любима, весь народ тут ее обожает. Я проходил со станции мимо пивной, там, знаете, около станции, и видел, этот Толик сидит, окруженный толпой почитателей. Он говорит: «Сейчас я работаю над Будкой Ахматовой. Выматываюсь страшно». То есть, он морально дико переживал этот период. Выматывался страшно, но ничего не делалось абсолютно. И все бы пропало, если б однажды, сидя на этом крыльце, я не увидел там экскурсию, которую вела наша замечательная Ирина Снеговая, решил послушать еще раз. И мы с ней приехали на кладбище. Она говорит: «Вот, сироты Ахматовой – Бродский, Найман, Рейн, Бобышев». И вдруг я вижу, идет Бобышев, Дима, немножко потолстевший, изменившийся в диаметре, седой, но живой Дима. Мы обнялись, он говорит: «Ну, ты как, тут останешься с экскурсией или с нами поедешь?» И вот такое колебание, историческое колебание, то, что я говорю: «Давай с вами».

В машине, оказался еще один замечательный человек, симпатичный человек в очках, который приехал сюда, мы немножко выпили. Вот он сейчас опять выпивает, Александр Петрович Жуков, который сказал: «Я это безобразие приведу в порядок». Благодаря ему эта Будка восстановлена, и мы здесь собираемся. Давайте поаплодируем ему. А следующая хроника, которая приходит в голову, – это что здесь очень много бывает культурных людей. Приезжают из Омска, из Кемерова. Однажды какой-то режиссер из Москвы приехал, такой очень капризный, такой наглый, сидел вот здесь и говорит: «Что-то мне концепция не нравится, как-то по-новому надо снимать, уже это все старо, отстой, помню. Позже мучил Ахматову здесь. Потом пошел дождь, и он чего-то вышел на крыльцо, и с диким грохотом упал, прокатился по ступенькам. Помню, встал, потер руками и говорит: «Ой, как все не нравится, как мне все надоело, как все плохо». А оператор ему сказал хорошую вещь: «Вадик, ты не прав. Это большая честь гробануться с крыльца Ахматовой. Это лучшее событие в твоей жизни. Ты должен помнить его всегда».