Анна Австрийская. Первая любовь королевы

Ришелье, несмотря на все свое самообладание, не мог удержаться от улыбки. Но у него достало сил отвечать серьезно. Притом чувство, обнаруженное этой мыслью клерка, было в глазах его самой сильной связью, которая могла привязать его к нему.

— Как я ни всемогущ, — сказал он, — но я не в силах выдать за вас девушку, которая не захочет за вас выйти; но я могу вам обещать, что если я останусь доволен вашей службой, то вы будете иметь удовольствие видеть собственными глазами, как повесят того, кто отнял ее у вас.

— Это все-таки что-нибудь да значит, — пробормотал Пасро глухим голосом. — Благодарю, ваше преосвященство.

Поклонившись до земли, он вышел из кабинета, пятясь задом.

— Теперь мы остались вдвоем, Кавоа, — сказал Ришелье капитану своих гвардейцев, потому что аббата де Боаробера, храпевшего на кресле, нечего было считать, — может быть, не сегодня-завтра, может быть, через неделю этот человек, которого вы видели сейчас, явится в мой дворец. Если я буду дома и приму его, то я сам скажу вам, что вам надо делать; но если я не приму его, он увидится с вами. Он это знает. Спросите у него, нашел ли он то, чего искал. Если он ответит вам утвердительно, возьмите с собою двадцать гвардейцев и обыщите дом, на который он вам укажет, и арестуйте всех, кого найдете там, начиная с барона де Поанти, которого этот негодяй непременно вам покажет. Вы меня поняли, Кавоа?

— Совершенно, ваше преосвященство, и могу уверить, что ваши приказания будут исполнены буквально.

— Хорошо, теперь пошлите ко мне Дюгрэ.

Де Кавоа поклонился кардиналу и вышел. Через минуту тот, кого спрашивал кардинал, находился перед ним. Дюгрэ был один из секретарей кардинала, которых было четверо и которые должны были поочередно являться на зов его во всякое время дня и ночи. Ришелье между той минутой, когда де Кавоа вышел, а Дюгрэ вошел, сел за свое бюро и на белом листе написал имя барона де Поанти.

— Дюгрэ, — сказал он секретарю, — вот имя человека, который приехал из Дофинэ восемь или десять дней тому назад. Напишите к губернатору этой провинции и потребуйте у него все сведения, какие только можно достать об этом бароне де Поанти.

Секретарь, не отвечая ни слова, поклонился, взял бумагу и вышел. Тогда Ришелье, оставшись один со спящим Боаробером, опрокинул голову назад, взглянул на потолок и пробормотал, размышляя вслух:

— Что заключается во всем этом? Может быть, просто какое-нибудь новое любовное приключение герцогини.

Он с презрением пожал плечами.

— Если только это, пусть ее забавляется. Но очень может быть, что все эти тайны прикрывают интригу, где королева должна играть роль; если так, надо поскорее принять меры. Как бы то ни было, если герцогиня де Шеврез замешана в этом, надо разузнать, потому что эта женщина мой враг и сделает все, чтобы пойти мне наперекор. Но теперь, когда я держу руководительную нить, я разберу все ее секреты один за другим, и горе ей, если она даст наконец возможность одержать над нею верх. Хотя она из фамилии Роганов, я ей покажу, чем может быть Ришелье.

С этими последними словами кардинал, силою своей воли забыв все заботы влюбленного, придвинул себе кучу бумаг, лежавших на бюро, и, сделавшись исключительно государственным человеком, начал рассматривать их с величайшим вниманием. Бумаги эти относились к политике Франции против Испании, с которою собирались начать войну, и уже начинали, может быть, по наущению самого кардинала, обвинять Анну Австрийскую в тайных сношениях с Испанией. Бедную, молодую королеву обвиняли не только в желании изменить мужу, но и в желании изменить Франции.

XV

Поанти входит в дом, где нет ни дверей, ни окон, и капитан Десять, увидев себя во главе нищих, считает себя настолько сильным, что мог бы похитить короля, да еще кардинала в придачу

Пока это происходило в Люксембурге, барон де Поанти, не воображавший, чтобы им так занимались, да еще такие могущественные люди, спокойно вступал в обладание своим новым жилищем на улице Этюв. Это, впрочем, сопровождалось такими странными обстоятельствами, которые заслуживают особенного внимания.

Поанти, тихо отперев дверь с улицы, ту дверь, которую так замысловато указал ему его проводник д’Арвиль и которая, казалось, судя по паутине, покрывавшей ее всю, не отпиралась более пятидесяти лет, Поанти осторожно перешагнул через кучу грязи, возвышавшейся почти фута на три, и вошел, так же осторожно заперев за собою тяжелую дубовую дверь, закованную в железо, как рыцарь первых крестовых походов. Молодой человек, принимая величайшие предосторожности, чтобы не сдвинуть с места кучу грязи, повиновался благоразумию, которое показывало в то же время тонкость его ума. Эта грязь, накопленная пред дверью, должна была защищать ее лучше и надежнее чего бы то ни было против всякого враждебного посещения. Она показывала, что дом, необитаемый уже давно, оставался по-прежнему необитаем; что запертая дверь не отпиралась.