Анна Каренина

- Да, я видел, что ногти бедного Гриневича тебя очень заинтересовали, -

смеясь, сказал Степан Аркадьич.

- Не могу, - отвечал Левин. - Ты постарайся, войди в меня, стань на

точку зрения деревенского жителя. Мы в деревне стараемся привести свои руки

в такое положение, чтоб удобно было ими работать; для этого обстригаем

ногти, засучиваем иногда рукава. А тут люди нарочно отпускают ногти,

насколько они могут держаться, и прицепляют в виде запонок блюдечки, чтоб уж

ничего нельзя было делать руками.

Степан Аркадьич весело улыбался.

- Да, это признак того, что грубый труд ему не нужен. У него работает

ум...

- Может быть. Но все-таки мне дико, так же как мне дико теперь то, что

мы, деревенские жители, стараемся поскорее наесться, чтобы быть в состоянии

делать свое дело, а мы с тобой стараемся как можно дольше не наесться и для

этого едим устрицы...

- Ну, разумеется, - подхватил Степан Аркадьич. - Но в этом-то и цель

образования: изо всего сделать наслаждение.

- Ну, если это цель, то я желал бы быть диким,

- Ты и так дик.. Вы все Левины дики.

Левин вздохнул. Он вспомнил о брате Николае, и ему стало совестно и

больно, и он нахмурился; но Облонский заговорил о таком предмете, который

тотчас же отвлек его.

- Ну что ж, поедешь нынче вечером к нашим, к Щербацким то есть? -

сказал он, отодвигая пустые шершавые раковины, придвигая сыр и значительно

блестя глазами.

- Да, я непременно поеду, - отвечал Левин. - Хотя мне показалось, что

княгиня неохотно звала меня.

- Что ты! Вздор какой! Это ее манера... Ну давай же, братец, суп!.. Это

ее манера, grande dame, - сказал Степан Аркадьич. - Я тоже приеду, но мне на

спевку к графине Баниной надо. Ну как же ты не дик? Чем же объяснить то, что

ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня опрашивали о тебе беспрестанно, как

будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то, что никто

не делает.

- Да, - сказал Левин медленно и взволнованно. - Ты прав, я дик. Но

только дикость моя не в том, что я уехал, а в том, что я теперь приехал.

Теперь я приехал.

- О, какой ты счастливец! - подхватил Степан Аркадьич, глядя в глаза

Левину.

- Отчего?

- Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных узнаю по

их глазам, - продекламировал Степан Аркадьич. - У тебя все впереди.

- А у тебя разве уж назади?

- Нет, хоть не назади, но у тебя будущее, а у меня настоящее - так, в

пересыпочку.

- А что?

- Да нехорошо. Ну, да я о себе же хочу говорить, и к тому же объяснить

всего нельзя, - сказал Степан Аркадьич. - Так ты зачем же приехал в

Москву?.. Эй, принимай! - крикнул он татарину.

- Ты догадываешься? - отвечал Левин, не спуская со Степана Аркадьича

своих в глубине светящихся глаз.

- Догадываюсь, но не могу начать говорить об этом. Уж по этому ты

можешь видеть, верно или не верно я догадываюсь, - сказал Степан Аркадьич, с

тонкою улыбкой глядя на Левина.

- Ну что же ты скажешь мне? - сказал Левин дрожащим голосом и чувствуя,

что на лице его дрожат все мускулы. - Как ты смотришь на это?

Степан Аркадьич медленно выпил свой стакан шабли, не спуская глаз с

Левина.

- Я? - сказал Степан Аркадьич, - я ничего так не желал бы, как этого,

ничего. Это лучшее, что могло бы быть.

- Но ты не ошибаешься? Ты знаешь, о чем мы говорим? - проговорил Левин,

впиваясь глазами в своего собеседника. - Ты думаешь, что это возможно?

- Думаю, что возможно. Отчего же невозможно?

- Нет, ты точно думаешь, что это возможно? Нет, ты скажи все, что ты

думаешь! Ну, а если, если меня ждет отказ?.. И я даже уверен...

- Отчего же ты это думаешь? - улыбаясь на его волнение, сказал Степан

Аркадьич.

- Так мне иногда кажется. Ведь это будет ужасно и для меня и для нее.

- Ну, во всяком случае для девушки тут ничего ужасного нет. Всякая

девушка гордится предложением.

- Да, всякая девушка, но не она.

Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это чувство Левина, знал, что

для него все девушки в мире разделяются на два сорта: один сорт - это все

девушки в мире, кроме ее, и эти девушки имеют все человеческие слабости, и

девушки очень обыкновенные; другой сорт - она одна, не имеющая никаких

слабостей и превыше всего человеческого.

- Постой, соуса возьми, - сказал он, удерживая руку Левина, который

отталкивал от себя соус.

Левин покорно положил себе соуса, но не дал есть Степану Аркадьичу.

- Нет, ты постой, постой, - сказал он. - Ты пойми, что это для меня

вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я

не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие:

другие вкусы, взгляды, все; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от

этого я тебя ужасно люблю Но, ради бога, будь вполне откровенен.

- Я тебе говорю, что я думаю, - сказал Степан Аркадьич улыбаясь. - Но я

тебе больше скажу: моя жена - удивительнейшая женщина... - Степан Аркадьич

вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту,

продолжал:- У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого