Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Въ 11 часовъ утра Степанъ Аркадьичъ, выхавъ встрчать сестру, неожиданно столкнулся на подъзд станціи съ Вронскимъ, пріхавшимъ съ старымъ лакеемъ въ ливре, въ огромной старинной съ гербами карет.[590]

— А, Ваше сіятельство! — вскрикнулъ Степанъ Аркадьичъ, только что выйдя изъ кареты, стоя на приступкахъ большой лстницы и дожидаясь, пока отъдетъ его карета и подъдетъ карета, изъ которой выглядывалъ Вронскій. — А каковъ морозъ? Ты за кмъ?

Степанъ Аркадьичъ, какъ и со всми, былъ на ты съ Вронскимъ, но почему то, особенно со стороны Вронскаго, это было непрочно и неловко.

— За матушкой. Она нынче должна быть изъ Петербурга, — отвчалъ Вронскій, поддерживая саблю, выходя изъ кареты. — Я думаю, ужъ нтъ другаго такого экипажа въ Москв. А вы кого встрчаете? — И[591] вспомнивъ, что онъ на ты, что ему всегда было неловко, прибавилъ, пожимая руку: — Ты кого встрчаешь? — И они пошли въ большую дверь.

— Я? Я хорошенькую женщину, — сказалъ онъ улыбаясь. — Я думаю, что самую хорошенькую и самую нравственную женщину Петербурга — сестру Анну, — сказалъ онъ, — Каренину, — разршая недоумвающій наивный взглядъ агатово-черныхъ глазъ Вронскаго. — Ты ее, врно, знаешь?

— Къ[592] сожалнію нтъ. Я встртилъ разъ Анну... — онъ задумался... — Аркадьевну давно у дяди, но едва ли она помнитъ меня.

— Ну a Алекся, моего могущественнаго зятя, врно знаешь? Вотъ человкъ, который пойдетъ далеко!

— Алекся Александровича я[593] знаю. Онъ нетолько пойдетъ, но ужъ и пошелъ далеко. Это вполн государственный человкъ.

— Уу! — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, выражая этимъ восклицаніемъ способность зятя къ дятельности государственнаго человка. — И отлично живутъ, примрная семья, — сказалъ онъ, выражая этимъ, какъ понялъ Вронскій, свое удивленіе къ тому, что счастливая семейная жизнь можетъ существовать даже при такой некрасивой и жалкой наружности, какъ наружность Алекся Александровича.

— Да, но очень уменъ, — отвчалъ Вронскій и,[594] кажется, хорошій очень человкъ.

— Я не спорю, я его очень люблю, отличный малый, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ про зятя такимъ тономъ, который показывалъ, что онъ не любилъ его, на сколько могъ Степанъ Аркадьичъ не любить кого нибудь. — Но Анна — это такая прелесть. Я не знаю женщины лучше, добре ее.

Вронскій смотрлъ прямо на Алабина своими большими прекрасными глазами и, такъ какъ нечего было сказать на это, ничего не сказалъ; но въ душ онъ удивлялся этой нжности брата къ сестр, тмъ боле, что[595] онъ особенно не любилъ тотъ петербургскій кружокъ, котораго Анна Аркадьевна составляла украшеніе. Если онъ бжалъ подъ предлогомъ болзни отъ почестей, которыя его ждали въ Петербург, то преимущественно вслдствіи отвращенія къ тому могущественному кружку, котораго главнымъ лицомъ былъ Алексй Александровичъ и который казался ложнымъ, фальшивымъ, напыщеннымъ Вронскому. Это былъ тотъ кружокъ, который Вронскій называлъ шуточно: утонченно-хомяковско-православно-женско-придворно-славянофильски добродтельно изломанный. И ему много лжи, притворства, скромности и гордости казалось въ этомъ тон, и онъ терпть не могъ его и лицъ, какъ Каренины, мужа, жену и сестру, которыя составляли его. Отъ этаго онъ ничего не отвтилъ Алабину.

— Ты взойди сюда, Михайла, — сказалъ Вронскій къ высокому старому материному лакею, пріхавшему съ нимъ. — Для матушки вдь перездъ изъ Петербурга въ Москву теперь кажется трудне, чмъ на лошадяхъ, — улыбаясь своей кроткой и тихой улыбкой, сказалъ Вронскій. — Тамъ братъ посадилъ ее въ вагонъ съ двушкой и съ Джипомъ, приказалъ кондуктору длать такъ, чтобы какъ можно было похоже на карету, здсь мы съ Михайлой встртимъ.

— Врно, въ особомъ отдленіи?

— Ну, разумется. Чтобъ она была довольна, надо, чтобы провезти ее изъ Петербурга въ Москву такъ, чтобы она не чувствовала, что смшалась съ другими, чтобы ее мірокъ, атмосфера хали съ нею...

— Ну да, ну да, — говорилъ Степанъ Аркадьичъ, сіяя глазками. — Что, скоро ли? Лучше бы пройти туда на платформу.

Такъ говорили они, ходя взадъ и впередъ по зал и ожидая прихода позда.[596]

[597]Приближеніе время прихода позда все боле и боле обозначалось движеніемъ, приготовленіемъ[598] на станціи, бганьемъ артельщиковъ, прислуги, отпираніемъ шкапчиковъ, съ газетами, появленіемъ жандармовъ, служащихъ и подъздомъ встрчающихъ. Степанъ Аркадьичъ и[599] Вронскій[600] были не только пропущены, но приглашены на платформу за т самыя двери, отъ которыхъ[601] отгоняли другихъ, желавшихъ пройти туда же.