Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Дверь 12 нумера была полуотворена, и оттуда въ полос свта выходилъ густой дымъ дурнаго и слабаго табака, и слышался незнакомый Левину голосъ; но Левинъ тотчасъ же узналъ, что братъ тутъ, онъ услыхалъ его покашливанье, и при этомъ звук передъ его воображеніемъ возникъ образъ брата, какимъ онъ его видлъ въ послдній разъ съ его большимъ, нескладнымъ ростомъ и большими, наивными и дикими глазами, которые могли смотрть такъ соблазнительно нжно и такъ страшно жестоко.

Онъ вошелъ въ дверь, незнакомый голосъ говорилъ:

— Наша артель только потому не могла дать желаемыхъ результатовъ, что капиталы старались задавить ее, какъ враждебное явленіе...

Константинъ Левинъ заглянулъ въ дверь и увидалъ взъерошеннаго молодого человка въ поддевк, который говорилъ, брата, сидвшаго спиной, и какую то женщину. У него больно сжалось сердце при мысли о томъ, въ сред какихъ чужихъ людей живетъ его братъ, и еще больне стало, когда онъ изъ разговора человка въ поддевк понялъ, что это былъ соціалистъ. Онъ не давалъ себ яснаго отчета въ томъ, что[714] этотъ соціалистъ былъ самымъ рзкимъ признакомъ погибели брата, что, какъ воронья надъ тломъ, такъ близость этаго рода людей показываетъ смерть, но онъ почувствовалъ это. Онъ стоя слушалъ.

— Ну, чортъ ихъ дери, — прокашливаясь проговорилъ голосъ брата. — Маша! Добудь тъ намъ пость и водки.

Молодая женщина, рябоватая и некрасивая, въ простомъ шерстяномъ плать безъ воротничковъ и рукавчиковъ, открывавшихъ пухлую шею и локти, вышла за перегородку и увидала Левина.

— Какой-то баринъ, Николай Дмитричъ, — сказала она.

— Кого нужно? — сердито закричалъ Николай Левинъ.

— Это я, — сказалъ Константинъ Левинъ, выходя на свтъ, и хотлъ еще сказать что то, но остановился, увидавъ брата. Онъ не ожидалъ его такимъ.[715]

— Кто я? — еще сердите вскрикнулъ Николай Левинъ, не узнавая еще брата, и сдлалъ столь знакомое Константину Левину судорожное движение головой и шеей, какъ будто галстукъ жалъ его.

Константинъ Левинъ зналъ, что это движеніе есть признакъ самаго дурнаго расположенія духа, и со страхомъ ждалъ, какъ приметъ его братъ, когда узнаетъ.

— А, Костя! — вдругъ неожиданно радостно вскрикнулъ онъ, глаза его засвтились нжностью, и [онъ] двинулся къ нему, чтобы его обнять. Но потомъ опять оглянулся на молодаго человка, сдлалъ опять судорожное движеніе головой и остановился, и совсмъ другое, дикое и[716] страдальческое и жестокое выраженіе остановилось на его худомъ лиц.

— Я писалъ вамъ и Сергю Иванычу, что я васъ не знаю. Вы меня стыдитесь и ненавидите, и я васъ не хочу знать. Что теб, что вамъ нужно?

Какъ онъ совсмъ не такой былъ, какимъ его воображалъ Константинъ Левинъ! Какъ многое изъ его характера, изъ того, что длало столь труднымъ общеніе съ нимъ, какъ все это забылъ Константинъ Левинъ и какъ онъ все это мучительно вспомнилъ, когда увидалъ его лицо и въ особенности это судорожное поворачиванье головы. Но Левинъ не думая отвтилъ, что ему пришло въ голову.

— Мн нужно тебя видть, потому что ты мой братъ, и я тебя не стыжусь и не ненавижу, а я тебя... — Онъ остановился, съ радостью увидавъ, что слова эти подйствовали на брата.

Николай дернулся губами.

— А, ты такъ, — сказалъ онъ смутившись. Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, 3 порціи принеси. Постой, Маша. Ты знаешь, — сказалъ онъ, указывая на господина въ поддевк съ лохматой шапкой волосъ. — Это г-нъ Крицкій, мой сосдъ по нумеру и мой другъ. Очень замчательный человкъ. Его, разумется, преслдуетъ полиція, потому что онъ не подлецъ. А это мой братъ — не Кознышевъ, quasi-философъ, а Константинъ.

— Я пойду, — робко прошептала женщина отъ дверей.

— Нтъ, постой, я сказалъ, — крикнулъ онъ.

И съ тмъ практическимъ неумньемъ и съ той нескладностью разговора, которую такъ зналъ Константинъ, онъ, не отпуская Машу, сталъ разсказывать Константину Левину всю исторію Крицкаго; какъ его выгнали изъ университета за то, что[717] онъ завелъ общество вспомоществованія бднымъ студентамъ и воскресныя школы, и какъ потомъ онъ поступилъ въ народную школу учителемъ и его оттуда выгнали, и какъ онъ завелъ производительную артель и его за это то судили. Вс молчали. Онъ одинъ говорилъ. И Константинъ Левинъ видлъ, что онъ сердится за то, что и ему, и Крицкому, и Маш неловко.

— Да, я слышалъ, вы разсказывали сейчасъ про артель, — сказалъ онъ Крицкому.

— Я ничего не разсказывалъ, — насупившись, сердито проговорилъ Крицкій.

— Ну, постой, — перебилъ Николай Левинъ, — а эта женщина, — сказалъ онъ брату, указывая на Машу, — моя подруга жизни. Я взялъ ее изъ дома. — Онъ покраснлъ, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всхъ, кто меня хочетъ знать, прошу любить и уважать ее. Она все равно что моя жена. Все равно. Такъ вотъ ты знаешь, съ кмъ имешь дло. И если думаешь, что ты унизишься, то вотъ Богъ, а вотъ порогъ.

— Отчего же я унижусь, я не понимаю.

— Ну, хорошо.

Николай перевелъ глаза съ Крицкаго на брата и улыбнулся своей дтской, наивной улыбкой.

— Вы не дичитесь его, — сказалъ онъ Крицкому. — Онъ это можетъ понять, разскажите ему нашъ планъ.