Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Между тмъ Левинъ прошелъ въ кабинетъ. Кабинетъ медленно освтился принесенной свчой, выступили знакомыя подробности: оленьи рога, полки съ книгами, зеркало печи съ отдушниками, которую давно надо починить, диванъ, большой столъ, на стол начатая открытая книга, сломанная пепельница, тетрадь съ его почеркомъ. Онъ прочелъ: «Тепло есть сила, но сила есть тепло. Чтоже мы выиграли?» Прочелъ онъ свои замтки о книг, которую онъ читалъ. Потомъ онъ подошелъ къ углу, гд у него стояли дв пудовыя гири и гимнастически поднялъ ихъ, разминаясь. За дверью заскрипли женскіе шаги. Онъ поспшно поставилъ гири. Вошла двушка отъ мачихи, предлагая чаю. Онъ покраснлъ, увидавъ ее.

«Я думалъ, что это кончено», сказалъ онъ себ.

— Сейчасъ приду на верхъ, — отвчалъ онъ.

И быстро переодлся и побжалъ на верхъ, но по дорог встртилъ его прикащикъ.

Прикащикъ принесъ письма, бумаги и разсказалъ, что гречу не привезли изъ сушилки, не смотря на то, что это было приказано сдлать въ день отъзда. Левину стало досадно, и онъ сдлалъ выговоръ прикащику. Но было одно важное и радостное событіе: это было то, что отелилась Пава, лучшая, дорогая корова (Игнатъ не умлъ сказать, бычка или телку отелила Пава). Она отелила телку.

— Кузьма, дай тулупъ. А вы велите-ка взять фонарь, я пойду взгляну, — сказалъ онъ прикащику.

Скотная конюшня для дорогихъ коровъ была сейчасъ за домомъ. Пройдя черезъ дворъ мимо сугроба у сирени, онъ подошелъ къ конюшн. Пахнуло навознымъ теплымъ паромъ, когда отворилась примерзшая дверь, и коровы, удивленныя непривычнымъ свтомъ фонаря, зашевелились по свжей солом. Мелькнула гладкая, чернопгая, широкая спина Голландки; Беркутъ, быкъ, лежалъ съ своимъ кольцом въ губ и хотлъ было встать, но раздумалъ и только пыхнулъ раза два, когда проходили мимо. Красная красавица, громадная, какъ гипопотамъ, Пава, задомъ повернувшись, заслоняла отъ входившихъ теленка и стала обнюхивать его. Левинъ вошелъ въ денникъ по свжей солом, оглядлъ Паву и поднялъ краснопгаго теленка на его шатающіяся длинныя ноги. Взволнованная Пава замычала было, но успокоилась, когда Левинъ подвинулъ къ ней телку, тотчасъ же начавшую снизу вверхъ поталкивать подъ пахъ мать, и стала лизать ее шаршавымъ языкомъ.

— Да сюда посвти, Федоръ, сюда фонарь, — говорилъ Левинъ, оглядывая телку. — Въ мать, даромъ что мастью въ отца. Очень хорошо! Вотъ это будетъ корова! Василій Федоровичъ, вдь хороша? — обращался онъ къ прикащику, совершенно примиряясь съ нимъ за гречу подъ вліяніемъ радости за телку.

— Въ кого же дурной быть?

— Ну, хорошо, теперь ступайте, и я домой пойду.

Онъ[722] вернулся домой въ самомъ веселомъ расположеніи духа.[723] Онъ подслъ къ мачих, разсказалъ ей про брата Сергя, про Николая не говорилъ, зная, что она не любитъ его; потомъ посмшилъ ее, зная, что она это любила, сдлалъ съ ней 12-ть спящихъ двъ, любимый ея пасьянсъ, принимая въ немъ живйшее участіе, и услся на большомъ кресл въ ея комнат съ книгой и стаканомъ чая на маленькомъ столик, то читая, то вступая въ разговоръ, который вела мачиха съ Натальей Петровной.

Кром дла по своему и братниному хозяйству, у Левина всегда бывало свое умственное дло. Онъ кончилъ курсъ по Математическому факультету, и одно время страстно занимавшая его математика давно уже ему опротивла, но естественныя, историческія и философскія науки поперемнно интересовали его. Безъ всякой связи и послдовательности онъ бросался съ страстью, съ которой онъ все длалъ, то въ изученіе одной, то другой стороны знанія. Учился, читалъ, доходилъ то того, что все это вздоръ, и бросалъ и брался за другое. Теперь онъ былъ въ період физическихъ занятій. Его занимали вопросы электричества и магнетизма. Онъ читалъ Тиндаля и, взявъ книгу, вспомнилъ весь свой ходъ мыслей, свои осужденія Тиндалю за его самодовольство, ловкость и усовершенствованія произведенія опытовъ и отсутствіе философской подкладки. «И потомъ онъ все вретъ о кометахъ, но красиво. Да, — вдругъ всплывала радостная мысль, — черезъ два года, можетъ быть, вотъ что у меня въ стад: дв голландки, сама Пава еще можетъ быть жива, 12-ть молодыхъ Беркутовыхъ дочерей. Да подсыпать на казовый конецъ этихъ трехъ — чудо!»

Онъ опять взялся за книгу.

«Ну, хорошо, электричество и тепло — одно и тоже, но возможно ли въ уравненіи для ршенія вопроса подставить одну величину вмсто другой? Нтъ. Ну, такъ чтоже! Связь между всми силами природы чувствуется инстинктомъ.[724] А всетаки пріятно. Да, особенно пріятно, какъ Павина дочь будетъ уже краснопгой коровой, и все стадо, въ которое подсыпать этихъ трехъ. Отлично! Да, что то тяжко было въ Москв. Ну, что же длать. Я не виноватъ».