Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

— Да ты думаешь, она ничего непонимаетъ? Она все это понимаетъ лучше всхъ насъ. А что, вдь не похожа она на б....., и правда, что есть въ ней что то хорошее, милое, — сказалъ онъ.

— Вы, я думаю удивляетесь на него, — сказалъ Константинъ Левинъ, чтобы сказать что нибудь.

— Да не говори ей «вы». Она боится. Ей, кром Мироваго Судьи, когда ее судили за воровство, котораго она не крала, кром Мироваго Судьи, никто не говорилъ «вы». Да, братъ, то, что меня съ ней связываетъ, то, что мы съ ней при свт нашей любви видимъ другъ въ друг, это останется. Останется то, что меня связываетъ вотъ съ этимъ, — онъ указалъ на книги. — Ты знаешь, я что длаю. Я перевожу Библію. Вотъ книга.

И онъ сталъ объяснять свой взглядъ на нкоторыя любимыя его книги, особенно книгу Іова. Но скоро языкъ его сталъ мшаться, и онъ сталъ перескакивать съ однаго предмета на другой, и Константинъ Левинъ ухалъ отъ него, попросивъ Машу извщать его о состояніи его здоровья и, главное, если нужны будутъ деньги. Онъ и теперь хотлъ передать ей тайно отъ него 100 рублей, но она не взяла, сказавъ, что утаить нельзя, а сказать — онъ разсердится.

* № 29 (кор. №109).

И въ воображеніи Левина мгновенно одно за другимъ возникли т отмченныя въ его воспоминаніи «сомнительными» событія изъ жизни брата Николая.

Онъ избилъ до полусмерти мальчика, котораго онъ взялъ изъ деревни и воспитывалъ, готовя въ университетъ, такъ что мать мальчика подала жалобу на Николая Левина.

Это гадко, но надо знать страстность, неудержимость его характера и вмст всегда единственный двигатель всхъ его дйствій — безкорыстное увлеченіе добромъ.

Онъ проигралъ деньги шулеру и, не платя денегъ, подалъ прошеніе на шуллера, доказывая, что тотъ его обманулъ, и, разумется, не доказалъ. Все это было гадко, глупо. Но надо было знать брата Николая, чтобы понимать, какъ въ его понятіи нельзя было отдать плуту деньги, которыя онъ желалъ употребить не для себя, а съ пользой для другихъ. Онъ попадался полиціи въ безобразныхъ кутежахъ и буйствахъ, которыя были отвратительны; но Константинъ Левинъ зналъ, что въ эти кутежи и буйства Николая вовлекали окружавшіе его люди, а что Николай Левинъ былъ лишенъ способности понимать разницу между хорошими и дурными людьми. У него вс были хороши. И зналъ, что кутежи эти вытекали изъ потребности забыться. А забыться нужно было отъ того, что жизнь не удовлетворяла тмъ требованіямъ, которыя мучали его. A требованія были самыя высокія. Онъ неправильно обвинялъ Сергя Ивановича въ томъ, что тотъ не далъ ему продать общее имніе и взять свою половину для какой то химической фабрики, которую онъ хотлъ завести и которая должна была осчастливить и обогатить цлую губернію.

Константинъ Левинъ зналъ, что Николай былъ кругомъ виноватъ въ этомъ столкновеніи, несправедлив, озлобленъ, но Константинъ Левинъ зналъ тоже, что счеты между двумя старшими братьями велись давнишніе и что логически Николай Левинъ былъ кругомъ виноватъ и не правъ въ томъ, въ чемъ онъ обвинялъ Сергя Иваныча, но вообще онъ имлъ основаніе для озлобленія и только потому былъ неправъ, что не могъ, не умлъ или не хотлъ указать, въ чемъ именно виноватъ Сергй Иванычъ передъ нимъ, а винъ этихъ было много — маленькихъ, ничтожныхъ, но жестокихъ оскорбленій — насмшки, умышленнаго непониманія и презрнія. Константинъ Левинъ помнилъ, какъ въ то время, когда Николай былъ въ період вншней набожности, постовъ, монаховъ, службъ церковныхъ, Сергй Иванычъ только смялся надъ нимъ, какъ потомъ, когда Николай кончилъ курсъ и похалъ въ Петербургъ служить, по адресному календарю выбравъ мсто — Отдленіе составленія законовъ, какъ самую разумную дятельность, какъ Сергй Иванычъ, имвшій связи и всъ уже тогда,[711] выставлялъ своего брата какъ чудака и младенца. Была и доля зависти Николая къ успху Сергя Иваныча, думалъ Константинъ Левинъ и понималъ, что, какъ честная натура, не признавая въ себ этой зависти, Николай придумывалъ причины озлобленія противъ Сергя Иваныча. Боле же всего — это очень хорошо понималъ Константинъ Левинъ — братъ Николай былъ озлобленъ и на Сергя Иваныча и на общество за то, что и Сергй Иванычъ и весь міръ были логически правы, отвергая и презирая его; a вмст съ тмъ, не смотря на свою нелогичность, онъ чувствовалъ, что онъ въ душ своей, въ самой основ своей души, и праве и лучше[712] Сергя Иваныча и тхъ, кто составляютъ общественное мнніе. Ту высоту, съ которой погибавшій братъ Николай презиралъ общество и Сергя Иваныча, Константинъ Левинъ особенно живо понималъ и чувствовалъ теперь. Разсужденіе его началось съ униженія, съ признанія себя недостойнымъ и дурнымъ, и кончилось тмъ, что онъ хотлъ примкнуть къ той точк зрнія брата Николая, съ которой можно презирать тхъ, передъ которыми онъ считалъ себя дурнымъ.

Узнавъ отъ Прокофья адресъ брата, Левинъ пріхалъ въ 11-мъ часу въ[713] гостинницу, гд стоялъ его братъ. Левинъ замтилъ, что швейцаръ измнилъ тонъ почтительности, когда онъ спросилъ Левина.

— Наверху, 12-й и 13-й, — сказалъ швейцаръ.

— Дома?

— Должно, дома.