Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Константинъ Левинъ слушалъ его, но понималъ не то, что ему говорилъ братъ, а все то, что заставляло его говорить такъ, и внимательно смотрлъ ему прямо въ глаза. Николай Левинъ понималъ это; онъ зналъ, какъ братъ одной съ нимъ породы, однаго характера, ума, понималъ насквозь значеніе его словъ, и, видимо,[702] сознаніе того, что онъ слишкомъ понятъ, стало непріятно ему. Онъ повернулся къ адвокату.

— Ну, батюшка, видите, какіе у меня братья, у него 3 тысячи да земель не заложенныхъ, и, видите, мною не брезгаютъ.

— А что же, есть надежда получить эти деньги? — спросилъ Константинъ Левинъ, чтобы вести разговоръ общій, пока не уйдетъ этотъ господинъ.

— Когда я пьянъ, то чувствую надежду, — отвчалъ Николай Левинъ, — и потому стараюсь быть всегда пьянъ.

— Полная, Константинъ Дмитричъ, — отвчалъ адвокатъ улыбаясь. — Я принялъ мры и полагаю...

Константинъ Левинъ не слушалъ адвоката, а оглядывалъ комнату. За перегородкой въ грязной конурк, вроятно, спалъ онъ — брать. На диванчик лежала ситцевая подушка, и, вроятно, спала она. На ломберномъ стол въ угл былъ его міръ умственный. Тутъ Константинъ Левинъ видлъ тетради, исписанныя его почеркомъ, и книги, изъ которыхъ онъ, къ удивлен(і)ю, узналъ Библію.[703]

— Ну, ему не интересно, — перебилъ его Николай Левинъ, — а вотъ водки — это лучше, — прибавилъ онъ, увидвъ входившую Машу съ графинчикомъ и холоднымъ жаркимъ. — Ну что жь ты длаешь, разскажи, — сказалъ онъ, сдвигая карты и патроны со стола, чтобы опростать мсто для ужина, и повеселвъ уже при одномъ вид водки.

— Я все въ деревн живу.

— Ну a Амалія наша (онъ такъ называлъ мачиху) — чтоже, бросила шалить или все еще соблазняется? Какая гадина!

— За что ты ее ругаешь? Она, право, добрая и жалкая старуха.

— Ну, a Сергй Дмитричъ все философіей занимается? Вотъ пустомеля то. Я при всей бдности издержалъ 3 рубля, взялъ его послднюю книгу. Удивительно мн, какъ эти люди могутъ спокойно говорить о философіи. Вдь тутъ вопросы жизни и смерти. Какъ за нихъ возьмешься, такъ вся внутренность переворачивается, и видишь, что есть минуты, особенно съ помощью вотъ этаго, — онъ взялъ графинчикъ и сталъ наливать водку, — что есть минуты, когда не то что понимаешь, а вотъ, вотъ поймешь, откроется завса и опять закроется, а они, эти пустомели, о томъ, что ели ели на мгновенье постигнуть можно, они объ этомъ пишутъ, это то толкуютъ, то есть толкуютъ, чего не понимаютъ, и спокойно безъ[704] любви, безъ уваженія даже къ тому, чмъ занимаются, а такъ, изъ удовольствія кощунствовать.

— Не говори этого. Ты знаешь, что это неправда, — сказалъ Константинъ Левинъ и, видя въ немъ все то же раздраженье и зная, что онъ ни отъ чего такъ не смягчается, какъ отъ похвалы, чтобы смягчить его, захотлъ употребить это средство. — Ты знаешь, что это не правда. Разумется, есть люди, какъ ты, которыхъ глубже затрагиваютъ эти вопросы и они глубже ихъ понимаютъ.

Но только что онъ сказалъ это, глаза, смотрвшіе другъ на друга, запрыгали, замелькали, и Николай Левинъ понялъ, что онъ съ умысломъ сказалъ это. И Константинъ Левинъ замолчалъ.

— Ну и ладно. Хочешь водки? — сказалъ Николай Левинъ и вылилъ жадно одну рюмку водки въ свой огромный ротъ и, облизывая усы, съ такою же жадностью, нагнувшись всмъ тломъ, взялся за жаркое, глотая огромными кусками, какъ будто у него отнимутъ сейчасъ или что оттого, что онъ състъ или не състъ, зависитъ вся судьба его. Константинъ Левинъ смотрлъ на него и ужасался. «Да, вотъ онъ весь тутъ, — думалъ онъ. — Вотъ эта жадность ко всему — вотъ его погибель. Какъ онъ стъ теперь эту спинку сухаго тетерева, такъ онъ все бралъ отъ жизни».

— Ну, да что говорить о другихъ. Ты что же длаешь въ деревн? — сказалъ Николай Левинъ. Онъ выпилъ еще водки, и лицо его стало мене мрачно. — Ну съ, Михаилъ Вакулычъ, прощайте. Приходите завтра, а я съ нимъ поболтаю, — сказалъ онъ адвокату и, вставъ, еще выпилъ водки и вышелъ съ нимъ за дверь.

Слдующая по порядку XIII.

— Что, вы давно съ братомъ? — спросилъ Константинъ Левинъ Марью, сидвшую у окна и курившую папиросу.

— Второй годъ, — сказала она вспыхнувъ и поторопилась сказать, откуда онъ взялъ ее. — Здоровье ихъ не хорошо, а вонъ все, — она показала глазами на водку.

И Константинъ Левинъ, не смотря на то, что онъ только нынче утромъ говорилъ, что для него нтъ падшихъ созданій, а с...., онъ почувствовалъ удовольствіе отъ того, что эта с..... чутьемъ поняла, что онъ любитъ брата, и какъ бы приняла его въ свои сообщники. Въ ней было такъ много простоты[705] и любви къ этому человку, что ему пріятно было съ нею понимать другъ друга.

— Что, съ моей женой знакомишься? Славная двка, — сказалъ Николай Левинъ, ударивъ ее по плечу. — Ну, теперь мы одни. Разсказывай про себя. Не велятъ намъ наши умники признавать родство по роду, а я вотъ[706] тебя увидалъ, что то іокнуло. Выпей же. Въ этомъ не одна veritas,[707] а мудрость вся. Ну, разсказывай про себя, что ты длаешь.

Константинъ Левинъ разсказалъ свои занятія хозяйствомъ, потомъ земствомъ и свои разочарованія. Николай Левинъ расхохотался дтскимъ смхомъ.