Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Барыня больна жаромъ. Анна сняла шубу, все жарко, и нервы натянуты; воздуха, дышать, дышать. Она надла шубку и на первой станціи вышла на крылечко. Аннушка бросилась. «Нтъ, я подышать». Буря, свистъ, стукотня. «Депеша дан[а]. Сюда, пожалуйста», и тни. Страшно, жутко, кто себя знаетъ, что будетъ. — Вдругъ фигура мужская. Она посторонилась пройти, но онъ къ ней.

— Не нужно ли вамъ чего? — съ низкимъ поклономъ.

— Какъ вы! — и она поблднла. — Вы зачмъ дете?

— Чтобъ быть съ вами.

— Не говорите этаго, это гадко, дурно для васъ, для меня.

— О если это что нибудь для васъ.

Она задыхалась отъ волненія.

— Зачмъ? Кто вамъ позволилъ говорить мн это?

— Я не имю права, но моя жизнь не моя, а ваша и навсегда.

Она закрыла лицо руками и шла въ вагонъ. Всю ночь она не спала, старушка сердилась; колеблющійся свтъ, тряска, свистъ, стукъ остановки и буря, бснующаяся на двор.

* № 26 (рук. № 15).

<У однаго изъ главныхъ лицъ Москвы былъ большой балъ. Кити уговорила Анну хать на этотъ балъ, и хоть не въ лиловомъ, какъ Кити непремнно воображала, а въ черномъ бархатномъ срзанномъ плать, на которое Долли дала свои венеціанскіе гипюра-кружева. Анна хала, и Кити была довольна.

Балъ этотъ долженъ былъ ршить ея судьбу, и она теперь, принеся въ жертву Левина, не сомнвалась ни минуты въ томъ, что она ршится по ея желанію.>

Кити не видала Вронскаго съ самаго того дня, когда она отказала Левину, но знала, что онъ въ город и будетъ на бал.

Анна здила на другой день своего прізда къ старух Вронской, застала тамъ сына, провела съ нимъ боле часа и вернулась еще съ большей увренностью въ томъ, что онъ очень, очень хорошій молодой человкъ и будетъ прекрасный мужъ для Кити.

— Одно, что мн не понравилось въ немъ, — говорила Анна, — это то, что онъ хочетъ выходить въ отставку, а въ его положеніи это значитъ искать немилости, бравировать. Я его, кажется, убдила не длать этаго, а понемногу, если онъ не хочетъ жить въ Петербург, удаляться отъ двора и перейти въ штатскую номинальную должность. Это все гордость, — говорила Анна.

Анна же разсказывала, что она будетъ на бал. Кити хала на балъ все съ тмъ же чувствомъ юноши, идущимъ на сраженіе, не покидавшимъ ее съ четверга; но успхъ сраженія казался ей несомнннымъ, и она чувствовала себя сильной и красивой, какъ никогда. Костюмъ ея былъ голубое платье съ блымъ тюникомъ, и голубые цвты на голов внкомъ шли къ ней. Если бы она и сомнвалась въ своемъ успх, первыя минуты входа ея на балъ подтвердили ей ея увренность въ томъ, что она хороша.

Она не успла дойти до 2-й залы, какъ таблетки ея уже были наполнены именами тхъ, съ которыми она танцуетъ, и улыбающіяся при встрч ея лица подругъ, очевидно подъ улыбкой скрывающія зависть, говорили ей про ея успхъ.

* № 27 (рук. № 15).

Какъ ни любовалась Кити Анной, она не ожидала ее найти столь красивою. Въ особенности простота и спокойствіе ее манеры въ этой бальной сует и бальномъ туалет придавали Анн особенную красоту въ глазахъ Кити. Анна улыбкой встртила Кити, и улыбка эта сказала, что она тоже любуется ею, и пожала ей руку.

Кити видала прежде Анну въ Москв и Петербург въ гостиныхъ и любовалась граціей и ловкостью ея ума, всегда добродушнаго, но эти прелести ума Кити мало цнила. Въ этотъ пріздъ она особенно полюбила Анну, потому что увидала ее въ совершенно новомъ, задушевномъ быту у сестры; но она никогда не видала ее на бал и теперь увидала ее совершенно новою и неожиданною для себя. Она ждала ее въ лиловомъ и теперь, увидавъ ее, поняла, что она не могла быть въ лиловомъ, а что ея прелесть состояла въ томъ, что она всегда выступала изъ своего туалета, что туалетъ никогда не могъ быть виднъ на ней. И черное платье съ кружевомъ не было видно, была видна одна она.

И Кити, подумавъ о себ, побоялась, не давитъ ли ее самою ея розовый воздушный туалетъ, не замтенъ ли онъ. Но это было не справедливо. И улыбка Анны сказала ей это. «Charmant»,[686] говорила эта улыбка. Но, кром того, въ бальной, совершенно новой Анн Кити увидала еще новую прелесть — то, что Анна[687] не видла, очевидно, ничего веселаго и ничего непріятнаго на бал. Не было въ ней ни этаго сіянія, готовности, которое бываетъ у очень молодыхъ вызжающихъ и ржетъ немного, ни этаго старанія стать выше толпы, этой глупой философіи бальной, которая такъ свойственна некрасивымъ и не recherch'ees[688] женщинамъ.. Она была спокойна и весела. Тмъ, которые хотли затвать съ ней тонкіе и глубокомысленные разговоры, она легко и весело перерзывала нить разговора.[689]

Хозяинъ дома говорилъ съ ней, когда Кити подошла къ ней.

Кипарисовъ наклонился, прося на туръ вальса.

— Давно ли вы здсь? — спросила она.

— Мы 3-го дня пріхали.

— A Лидія тутъ?

— Да, мы были въ Вн, а теперь я ду собирать оброки.

— А вы знакомы? — спросилъ хозяинъ.

— Съ кмъ мы не знакомы? Мы какъ блые волки, насъ вс знаютъ. Туръ вальса.

— Я не танцую, — сказала она, — когда могу не танцовать.

— Надюсь, что нынче вы не можете не танцовать.