Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

[674]— Ахъ, мн все равно, — сказала Кити, чувствуя ужъ не горе, а ужасъ и отчаяніе передъ своимъ положеніемъ.

Ей хорошо было танцовать въ 1-й пар съ Корсаковымъ, потому что не надо было говорить, онъ все бгалъ изъ мста въ мсто. Гагинъ съ Анной танцовали въ середин и сидли почти противъ нея. Она видла ихъ своими дальнозоркими глазами, видла ихъ и вблизи, когда они сталкивались въ парахъ, и она видла, что они по своему чувствовали одни во всемъ зал.[675] Мало того, она видла, что на лиц Гагина, всегда столь твердомъ и независимомъ, было только то выраженіе, которое было на лиц Анны. И странно, Кити ужаснулась этому чувству, но что то ужасно жестокое въ своемъ оживленіи было въ лиц Анны въ ея простомъ черномъ платьи съ ея прелестными плечами и руками. Она[676] любовалась ей больше, чмъ прежде, но теперь она ненавидла ее и себя за то, что она ненавидла ее. Она считала себя подавленной, убитой, и лицо ея выражало это.[677]

Когда Гагинъ увидалъ ее, столкнувшись съ ней въ мазурк, онъ былъ пораженъ ея некрасивостью. Онъ почти не узналъ ее.[678]

— Прекрасный балъ, — сказала она ему.

— Да, — отвчалъ онъ, — надюсь, что вы веселитесь.

В середин мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсаковымъ, Анна, разойдясь съ кавалеромъ, вышла на середину круга, взяла двухъ кавалеровъ, потомъ подозвала къ себ одну даму и Кити. Кити испуганно смотрла на нее, подходя. Анна, прищурившись смотрла на нее, не видя еe, и вдругъ сказала виновато:

— Мн нужно одну, кажется, одну, — и она равнодушно отвернулась отъ[679] вопросительнаго взгляда Кити. «Да, что то чуждое, бсовское и прелестное было въ ней», сказала себ Кити.

Анна не хотла остаться ужинать, но хозяинъ сталъ просить ее:

— Полноте, Анна Аркадьевна, — заговорилъ Корсаковъ, почти насильно забирая ея обнаженную руку подъ рукавъ своего фрака. — Какая у меня идея котильона! Un bijou![680]

И онъ тянулъ ее настолько, насколько дозволяло приличіе.[681]

Хозяинъ улыбался одобрительно.[682] Вронскій стоялъ подл и ничего не говорилъ, но встртился съ ней глазами, и она почувствовала, что между нимъ и ею уже было прошедшее, длинное, сложное, котораго не было.

— Успете отдохнуть завтра въ вагон, — говорилъ Корсаковъ.

— А вы дете завтра? — сказалъ[683] Вронскій.

— Да, — отвчала она,[684] съ неудержимымъ дрожащимъ блескомъ глазъ и улыбкой взглянувъ на него.

XI.

— Я не знаю что со мной сдлалось, — говорила она на другой день Долли, сидя въ ея гостиной передъ обдомъ, посл котораго она должна была хать. — Мн было весело, какъ 18 лтней двочк, я не думала, чтобы я, мать семейства, могла еще такъ веселиться. Но одно, — она вдругъ покраснла до корней вьющихся волосъ на ше, до слезъ, — одно, Долли, душенька, помоги мн. Я не знаю, какъ это сдлалось, но Алексй Гагинъ не отходилъ отъ меня, и я боюсь, я кокетничала съ нимъ, сама не зная этаго. Я не знаю, что нашло на меня, я забыла Кити и все, и мн просто было весело. По правд теб сказать, я отъ этаго не остаюсь до завтра, хотя могла бы. Михаилъ Михайловичъ прідетъ посл завтра. Долли, ты не повришь, мн на Кити смотрть стыдно, и оттого она не прідетъ обдать. Но право, право, я не виновата или виновата немножко.[685]

— О какъ я узнаю Стиву, — засмялась Долли и, чтобъ смягчить, поцловала Анну. — Я узнаю.

— О нтъ, о нтъ. — Анна нахмурилась. — Я даже не позволю себ усумниться въ самой себ. Все это новыя лица, я на минутку все забыла.

— А они чувствуютъ это, — сказала Долли. — Впрочемъ, правду сказать теб, я и не очень желаю Гагина для Кити. Мое сердце на стороне Ордынцева; да если онъ могъ влюбиться въ тебя въ одинъ день, то и лучше, чтобы онъ не женился.

Анна задумалась радостно. «Влюбленъ въ меня, — думала она. — Можетъ».

Кити, правда, не пріхала. Степанъ Аркадьичъ простился еще утромъ, и они обдали одни, и Долли никогда не могла забытъ этого милаго часа, который она провела съ Анной. Анна, какъ будто для того чтобы жалли о ней, была еще миле, дти не отходили отъ нея, и мальчика обманули и услали внизъ, а то онъ рыдалъ, какъ только заговаривали объ ея отъзд.

— Ну, прощай, милый, милый другъ, — говорила Долли, обнимая ее при прощаньи. — То, что ты сдлала, я не забуду никогда.

— Да чтожъ я, — застнчиво улыбнулась [Анна].

— Ты меня поняла, ты меня поняла, и ты прелесть.

«Ну, все кончено, и слава Богу, — подумала Анна какъ только она сла одна съ Аннушкой въ вагонъ, — все кончено, и слава Богу, а я дурно поступила, и я могла увлечься, да, могла».

Ни знакомыхъ, ни пріятныхъ лицъ никого не было. Попробовала почитать, бросила, и началось то волшебное тяжелое состояніе — полусвтло, чужія лица, шопотъ, вздрагиванье, то тепло, то холодно, а тамъ отворенная дверь, мракъ, буря, снгъ и подтянутый кондукторъ съ слдами бури на воротник.