Въ это время подходилъ Вронскій. Кити замтила, что онъ смотрлъ на Анну и поклонился ей, но что Анна, хотя и могла видть его, быстро подняла руку на плечо Кипарисова и не отвтила на его поклонъ, не видавъ его.[690]
Вронскій подошелъ къ ней, напоминая о первой кадрили, и пригласилъ на вальсъ. Приведя ее назадъ, Вронскій опять подошелъ къ Анн и предложилъ вальсъ. Опять Кити показалось странно то, что Анна какъ будто сердито повернулась къ нему и неохотно занесла свойственнымъ ей быстрымъ жестомъ на плечо обнаженную полную руку. Едва они сдлали первое движеніе, какъ вдругъ Кипарисовъ на бгу захлопалъ въ ладоши, и звуки вальса остановились.
— Ахъ, виноватъ, — закричалъ онъ, увидавъ ихъ, и, рысью выбжавъ на середину, закричалъ: — вальсъ!
Вронскiй покраснлъ, чего никогда еще не видала Кити, а Анна съ тмъ же холоднымъ и недовольнымъ лицомъ поспшно отстранилась отъ него.
«За что она недовольна имъ?» подумала Кити.
Посл вальса началась 1-я кадриль. И для Кити примты сбывались. Она танцовала не переставая. Первая кадриль съ нимъ прошла просто и весело. Онъ объяснилъ нездоровьемъ то, что не былъ въ четвергъ. Въ тснот кадрили она и не ждала серьезнаго разговора; но она ждала мазурки и не отдавала ее. Въ одной изъ тхъ скучныхъ кадрилей, которыя она танцовала то съ танцующими старыми людьми, не представляющими никакого интереса, то съ юношами, представлявшими еще меньше интереса, она танцовала vis-`a-vis съ Вронскимъ и Анной.
* № 28 (рук. № 103).
XIII ... слдующая по порядку.Прямо отъ Щербацкихъ посл[692]
мучительнаго вечера Левинъ захалъ на телеграфъ и далъ знать къ себ въ деревню, чтобы за нимъ выхали лошади. Вернувшись къ брату, у котораго онъ стоялъ, онъ зашелъ къ кабинетъ брата,[693] чтобы объявить ему, что онъ завтра детъ, и прервалъ его въ его занятіяхъ. Братъ сидлъ съ двумя свчами у письменнаго стола[694] и быстро писалъ. Вокругъ него лежали открытыя книги. Онъ откинулся на спинку кресла и, поднявъ глаза, остановилъ эти свои всегда проницательные глаза на разстроенномъ лиц меньшаго брата. Проницательные глаза на этотъ разъ ничего не видали. Лицо старшаго брата было совсмъ другое, чмъ оно было утромъ: оно осунулось и какъ бы похудло; но глаза блестли, какъ звзды, блестли, ничего не видя и не наблюдая.— Что, дешь? — сказалъ онъ. — Что же такъ? — Онъ, очевидно, забылъ о томъ, когда пріхалъ братъ, за чмъ, на долго ли, и съ трудомъ старался вспомнить. — Что же, ты кончилъ свои дла...
Константинъ Левинъ понялъ, что брату будетъ стоить перерыва мыслей разговоръ его съ нимъ, и потому поспшно отвтилъ:
— Да, кончилъ. Такъ я соберу оброкъ и пришлю, — сказалъ онъ.
Сергй Левинъ вдругъ нагнулся и приписалъ два слова на пол бумаги.
— Да, да, благодарствуй, — сказалъ онъ. — Ну, прощай, Костя. Извини меня.
Константинъ Левинъ всталъ и направился къ двери.
— Ахъ да, — сказалъ онъ, останавливаясь. — Гд стоитъ Николинька?
Сергй Левинъ нахмурился.
— Не знаю, право, впрочемъ у Прохора лакея есть адресъ. Разв ты хочешь его видть? Вдь ничего не выйдетъ.
— Да, можетъ быть.
— Ну, какъ знаешь. Прощай.
И Константинъ Левинъ ушелъ въ свою комнату укладываться. «Да, что то есть во мн противное, отталкивающее, — думалъ онъ про себя. — И не гожусь я для другихъ людей. Гордость, говорятъ. Нтъ, у меня нтъ и гордости. — И онъ представлялъ себ Удашева, счастливаго, добраго, умнаго и наивнаго, никогда ни въ чемъ не сомнвающагося. — Она должна была выбрать его. И такъ и надо».[695]
И онъ чувствовалъ себя несчастнымъ, и съ сознаніемъ своего несчастія, по какому то тайному для него родству чувствъ, соединилось воспоминаніе о брат Никола и желаніе видть его и помочь ему.[696]
«Поздъ отходитъ утромъ. Я успю създить къ нему». Онъ спросилъ у Прохора адресъ брата Николая и веллъ привести извощика.[697]