Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Какая то больная дама укладывалась ужъ спать. Дв другія дамы говорили, очевидно, нестолько для себя, сколько для нея, на дурномъ французскомъ язык, и толстая старуха укутывала ноги и выражала замчанія о топк. Анн не хотлось ни съ кмъ говорить, она попросила Аннушку достать фонарикъ, прицпила его къ ручк кресла и достала англійскій романъ. Но не читалось, сначала мшала возня и ходьба; потомъ, когда тронулись, нельзя было не прислушаться къ звукамъ; потомъ снгъ, бившій въ лвое окно и налипавшій на окно, и видъ закутаннаго прошедшаго кондуктора, занесеннаго снгомъ съ одной стороны, и разговоры о томъ, что страшная метель на двор, развлекали ея вниманіе. Но потомъ все было тоже и тоже: таже тряска съ постукиваніемъ, тотъ же снгъ въ окно, тже быстрые переходы отъ пароваго жара къ холоду и опять къ жару, то же мерцаніе тхъ же лицъ въ полумрак и тже голоса. Аннушка ужъ дремала, держа свои узлы широкими руками въ прорванной одной перчатк. Анна Аркадьевна не могла и думать о сн, она чувствовала себя столь возбужденною. Она попробовала опять читать, долго не понимала того, что читаетъ, но потомъ вчиталась было, какъ вдругъ она почувствовала, что ей стыдно чего то, что точно она сдлала дурной, низкій поступокъ, и ей стыдно за него. «Чего же мн стыдно?» спросила она себя. Стыднаго ничего не было. Она перебрала вс свои московскія воспоминанія. Вс были хорошія, пріятныя. Вспомнила балъ. Вспомнила Вронскаго и его влюбленное, покорное лицо, вспомнила вс свои отношенія съ нимъ — ничего не было стыднаго. A вмст съ тмъ на этомъ самомъ мст воспоминаній чувство стыда усиливалось, какъ будто какой-то внутренній голосъ именно тутъ, когда она вспоминала о Вронскомъ, говорилъ ей: тепло, очень тепло, горячо, чмъ ближе она подходила къ Вронскому. Опять она повторила себ: «Ну, слава Богу, все кончено», и опять взялась за книгу. Она взялась опять за книгу, но ршительно уже не могла читать. Какое то странное возбужденіе все боле и боле усиливалось въ ней. Она чувствовала, что нервы ея натянуты, какъ струны, готовыя порваться, особенно въ голов, что глаза ея раскрываются больше и больше, что пальцы на рукахъ и ногахъ нервно движутся, что въ груди что то давитъ дыханье и что вс звуки въ этомъ колеблющемся полумрак съ болзненной яркостью воспринимаются ею. Что она не знаетъ хорошенько, детъ ли она или стоитъ. Аннушка ли подл нея или чужая, что тамъ на ручк — салопъ ли это или зврь, и что она сама не знаетъ, гд она и кто она. И что ей странно отдаваться этому волшебному забытью, и что то тянетъ къ нему. Она поднялась, чтобы опомниться, и сняла теплый капотъ. На минуту она опомнилась и поняла, что вошедшій худой мужикъ былъ истопникъ и что это втеръ и снгъ ворвались за нимъ въ дверь; но потомъ опять все смшалось, что то странно заскрипло и застучало, какъ будто раздирали кого то, потомъ красный свтъ ослпилъ глаза, и потомъ все закрылось стной, и ей казалось, что она провалилась, и вдругъ голосъ окутаннаго человка и занесеннаго снгомъ прокричалъ что то. Она опять поднялась и опомнилась. Она поняла, что подъхали къ станціи. Она попросила Аннушку подать опять снятый капотъ, надла его и направилась къ двери.

— Выходить изволите, — сказала Аннушка.

— Нтъ, я только подышать, мн что то нехорошо.

И она отворила дверь. Метель и втеръ рванулись ей на встрчу. Она вернулась назадъ, ужаснувшись. Но потомъ опять отворила дверь и ршительно вышла на крылечко, держась за перилы. Ей хотлось понять, что длалось на двор, для того чтобы разогнать это[732] забытье, которое томило ее.

Втеръ былъ силенъ на крылечк, но на платформ за вагонами должно было быть затишье. Она сошла и стала,[733] дыша снжнымъ морознымъ воздухомъ и оглядываясь въ полусвт.

Страшная буря рвалась и свистла[734] между колесами вагоновъ по столбамъ на угл станціи. Все: и вагоны, и столбы, и люди — все было съ одной стороны занесено снгомъ. Но какіе то люди бгали, скрыпя на доскахъ платформы по снгу. Какая то согнутая тнь человка проскользнула подъ ея ногами, и послышались знакомые звуки молотка по желзу.

— Депешу дай! — послышался голосъ.

— Сюда пожалуйте, № 108, — кричалъ кто-то, и занесенный снгомъ пробжалъ обвязанный человкъ.

Хотя голова ея стала и свже нсколько, чувство[735] жуткости и тоски[736] не покидало ее. Она вздохнула полной грудью и уже вынула руку изъ муфты, чтобы взяться за перила и входить, какъ вдругъ какая то[737] тнь подл самой ее заслонила ей слабый свтъ, падающій отъ фонаря. Она оглянулась и въ туже минуту узнала Вронскаго. Онъ, приложивъ руку къ козырьку, наклонился передъ нею и спросилъ, не нужно ли ей чего нибудь. Не можетъ ли онъ служить. Появленіе его тутъ было слишкомъ неожиданно и вмст съ тмъ было такъ ожиданно, что она довольно долго ничего не отвчала и, держась рукой за холодный столбикъ, молча смотрла на него, и, несмотря на тнь, въ которой онъ былъ, она видла, или ей казалось, что она видла, его лицо и глаза, выраженіе ихъ до малйшихъ подробностей. Это было опять то выраженіе испуганнаго восхищенія, которое такъ подйствовало на нее вчера.