Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Она осторожно поднялась и сверху внимательно разглядывала его спокойное, твердое лицо,[868] и особенно выпуклые и обтянутые жилистыми вками яблоки закрытыхъ глазъ испугали ее. Эти глаза похожи были на мертвые.

— Нтъ, ужъ поздно, голубчикъ, поздно, — прошептала она, и ей весело было то, что уже было поздно, и она долго лежала неподвижно съ открытыми глазами, блескъ которыхъ, ей казалось, она сама въ темнот видла.

* № 38 (рук. № 22).

Это было очень мило, но разговоръ перервался, и опять надо было затвать новое. Хозяйка занялась этимъ дломъ раздуванія огня разговора и предложила вопросъ о возможности счастливыхъ браковъ безъ страсти.

— Я думаю, — сказала[869] одна дама, — что бракъ по разсудку — самый счастливый, потому что видятъ другъ друга, какіе есть, а не какіе кажутся.[870]

— Да, это было бы такъ, если бы дйствительно любви не было, — сказалъ кто-то. — Но счастье браковъ по разсудку разлетается именно отъ того, что появляется любовь, та самая, которую не признавали.

— Но если это такъ, какъ скарлатина, то черезъ это надо пройти. Всякая двушка должна влюбиться, опомниться и выдти замужъ. Тогда надо выучиться прививать любовь, какъ оспу.

— Я была влюблена въ дьячка, — сказала княгиня Мягкая.

— Нтъ, я думаю безъ шутокъ, что для того, чтобы узнать любовь, надо ошибиться.

— Вотъ именно, — сказала Анна, — надо ошибиться и поправиться.

Она засмялась, перегнулась къ столу, сняла перчатку съ блой руки и взяла чашку.

— Ну, а если ошибка въ женитьб? — сказалъ хозяинъ.

— Все таки надо поправиться.

— Но какъ?

— Я не знаю какъ, — сказала она. — Никогда не поздно раскаяться.

[871]Вронской смотрлъ на Анну[872] на столько, на сколько позволяло приличіе, и лицо его сіяло счастіемъ.

* № 39 (рук. № 31).

Посл объясненія своего съ женою Алексй Александровичъ почувствовалъ себя до такой степени несчастнымъ и жалкимъ и сознаніе своей жалкости такъ оскорбляло его, что онъ съ тхъ поръ ни разу не вызывалъ жену на объясненія и избгалъ ее, что было такъ легко и естественно при той занятой и свтской жизни, которую они оба вели. Онъ съ такимъ усиліемъ началъ это унизительное объясненіе тогда и такъ пристыженъ былъ тмъ отпоромъ мнимаго непониманія, который ему дала Анна, что онъ не въ силахъ былъ начать новое. На него нашелъ столбнякъ гордости. «Не хочешь, — говорилъ онъ, мысленно обращаясь къ ней, — тмъ хуже для тебя». Онъ самъ чувствовалъ, что это отношеніе къ жен было безумно, что оно было подобно тому, что бы сказалъ человкъ, попытавшійся тщетно потушить пожаръ и который, разсердившись бы на тщету своихъ усилій, сказалъ бы: «Такъ на же теб, такъ сгоришь за это».

Онъ чувствовалъ это нсколько разъ, хотлъ заговорить съ нею, но всякій разъ имъ овладвалъ столбнякъ гордости. Онъ, съ трудомъ удерживая слезы, обдумывалъ самъ съ собой, что онъ скажетъ ей; но какъ только онъ подходилъ къ ней, лицо его противъ его воли принимало холодно спокойное выраженіе, и онъ говорилъ не о томъ, что хотлъ.

* № 40 (рук. № 27).

I.

Левинъ жилъ въ деревн, и стыдъ отказа, привезенный имъ изъ Москвы, все боле и боле застилался невидными, но значительными для него событіями деревенской жизни. Съ нимъ свершалось то, что онъ себ ставилъ не разъ какъ правило, для утшенія въ горестныя минуты, но что, какъ правило, никогда не утшало его, но въ дйствительности всегда оказывалось. справедливо. Въ то время, когда онъ пріхалъ изъ Москвы и вздрагивалъ и краснлъ всякій разъ, какъ вспоминалъ свой позоръ, онъ сказалъ себ: «Сколько у меня бывало такихъ горестей и стыдовъ, которые казались непереносимы, какъ, напримръ, единица за латынь, когда я думалъ, что погибъ отъ этаго; падшая любимая лошадь и другіе, и чтожъ, теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, какъ это могло огорчать меня. Тоже будетъ и съ этимъ горемъ. Пройдутъ года, и я буду удивляться, какъ это могло огорчать меня».

Но тогда это разсужденіе не успокоило его, а прошло 3 мсяца, и дйствительно онъ началъ успокаиваться, но не совсмъ. Онъ забывалъ, что, кром времени, прошедшаго посл единицы за латынь и погибели лошади, былъ уже выдержанный экзаменъ въ латыни и другія лучшія лошади, но теперь не было другой женщины, которая бы замнила ему ту, которую онъ потерялъ безвозвратно. А онъ чувствовалъ самъ, какъ чувствовала любящая его старушка тетушка и вс его окружающіе, что нехорошо человку единому быти. Онъ помнилъ, какъ онъ, разговорившись шутя, сказалъ разъ своему скотнику Николаю, наивному, милому мужику: «Что, Николай, хочу жениться», и какъ Николай поспшно отвчалъ, какъ дло, въ которомъ не можетъ быть никакого сомннія: «И давно пора, Константинъ Дмитричъ».