Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Пока сдлали лошадь, онъ сообщилъ свои планы прикащику, и прикащикъ, какъ всегда, длалъ усилія въ угожденіе хозяину, чтобы не показать равнодушія къ этимъ планамъ. Планы вс были хороши — вывезти весь навозъ, перепахать паръ лишній разъ и принанять рабочихъ, для того чтобы убрать покосы вс не исполу, а работниками, но прикащикъ, ближе стоящій къ длу, зналъ, что въ дл хозяйства довлетъ дневи злоба его и что въ каждомъ хозяйств есть предлы возможнаго. Рабочихъ, сколько они не пытались, они не могли нанять больше 40, 37, 38, и больше нтъ и что противъ расчета работъ хозяина много будетъ еще непредвидннаго, долженствующаго измнить планы. Такіе разговоры всегда были досадны Левину, но нынче было такъ хорошо, что онъ только посмялся прикащику.

— Ну, ужъ знаю, вы все поменьше да похуже, но я ныншній годъ не дамъ вамъ по своему длать. Все буду самъ.

— Да я очень радъ.

— Такъ за березовымъ доломъ разсваютъ клеверъ, я поду посмотрю, — сказалъ онъ, садясь на своего маленькаго буланаго Колпика, и бойкой иноходью доброй застоявшейся лошадки, попрашивающей поводья, похалъ по грязи двора за ворота и въ поле.

Если ему весело было дома на скотномъ двор, то въ пол, мрно покачиваясь на иноходи добраго конька, впивая теплый съ свжестью запаха снга воздухъ, слушая жаворонковъ и глядя на пухнувшія почки деревьевъ, на бгущіе, журчащіе ручьи, на которые косился Колпикъ, и въ особенности на свои зеленя, на огромное пространство, зеленющее ровнымъ бархатнымъ ковромъ кое гд въ лощинахъ, съ блыми пятнами снга, ему стало еще веселе. Ни видъ крестьянской лошади и стригуна, топтавшихъ его зеленя (онъ веллъ согнать ихъ встртившемуся мужику), ни насмшливый ли, глупый отвтъ мужика Ипата, котораго онъ встртилъ и который на вопросъ его: «Что, Игнатъ, скоро сять?» — «Надо прежде вспахать».[874] Несмотря на это, чмъ дальше онъ халъ, тмъ ему веселе становилось. И хозяйственные планы, одинъ лучше другаго — обсадить вс поля лозинами, перерзать на 6 полей навозныхъ и 3 запасны[я], смежныя, выстроить дворъ на дальнемъ конц поля и вырыть прудъ — представлялись ему. Клеверъ сялъ солдатъ работникъ Василій весельчакъ, котораго онъ любилъ. Телга съ сменами стояла не на рубеж, и пшеничная озимь была изрыта колесами и ископана лошадью. Онъ веллъ отвести лошадь. Василий извиняясь сказалъ:

— Ничего, сударь, затянетъ. А ужъ свъ, Константинъ Дмитричъ, первый сортъ.

— А трудно ходить?

— Страсть! по пудовику на лапт волочишь. Да ужъ я стараюсь.

Левинъ поглядлъ, какъ онъ шагаетъ съ налипшими комьями земли на каждой ног, и подумалъ, что онъ такъ шагаетъ съ утра, и постоялъ съ нимъ, чтобы разговориться. Онъ хотлъ сообщить ему свою радость о прекрасной весн, даже сообщить ему свои планы; но Василій вс его затванія разговора сводилъ на то, что онъ старается, какъ отцу родному, и что самъ не любитъ дурно сдлать — «хозяину хорошо, и намъ хорошо» и что онъ хозяевами доволенъ, и попросилъ отъ имени рабочихъ прибавки харча, такъ [какъ] работа пошла тяжеле и дни большіе. Хотя конецъ этотъ и былъ не совсмъ пріятенъ Левину, такъ [какъ] надо было отказать, но онъ все-таки, слзши съ лошади и пробовавъ самъ разсивать и убдившись, что онъ это не можетъ длать такъ хорошо, какъ Василій, и запыхавшись, онъ отъхалъ отъ него и похалъ посмотрть поле подъ пшеницу за Туркинымъ верхомъ. Лошадь кое гд взяла выше ступицы по паханному полю, кое гд былъ ледокъ, кое гд на буграхъ просыхало, и Левинъ порадовался на пахоту и ршилъ, что можно сять съ понедльника. Прозжая назадъ черезъ Кочакъ, ручей, чуть не увязла лошадь, но тутъ же поднялъ утокъ и куликовъ и подумалъ, что нынче должна быть тяга. Прозжая черезъ лсъ, лсникъ подтвердилъ, что вальдшнепы есть. И Левинъ похалъ рысью домой, чтобы успть пообдать и приготовить ружье къ вечеру.

Подъзжая домой въ самомъ счастливомъ и веселомъ расположеніи духа со стороны гумна, Левинъ услыхалъ колкольчикъ со стороны главнаго подъзда къ дому.

«Да, это съ желзной дороги, — подумалъ онъ, — самое время Московскаго позда. Кто бы это? Врно, братъ. Вотъ бы хорошо было».

Онъ тронулъ лошадь и, выхавъ за акацію, увидалъ подъзжающую ямскую тройку съ желзнодорожной станціи и господина съ бакенбардами.

«Братъ, онъ», подумалъ Левинъ и радостно поднялъ руки кверху, но тутъ же увидалъ, что это не братъ, а кто то, кого онъ не узналъ.

«Чортъ его дери, — проговорилъ онъ, — какой нибудь дуракъ изъ Москвы», подумалъ онъ, вспоминая, что онъ многимъ своимъ такъ называемымъ пріятелямъ въ Москв хвастался своими мстами на вальдшнеповъ и звалъ на тягу.

— Аа! — сказалъ онъ, узнавъ Облонскаго, и не безъ удовольствія. Изъ всхъ Московскихъ дураковъ этотъ былъ все-таки пріятне всхъ — одно, что онъ напоминалъ это дло съ Кити, но и это къ лучшему. «Узнаю врно, вышла ли или когда выходитъ замужъ».

И въ этотъ прекрасный весенній день Левинъ почувствовалъ, что воспоминанье о ней совсмъ даже не больно ему.