Анна-Мария

Селестен отпер дверь. Первое, что бросилось в глаза Анне-Марии, было широкое, как арка, полукруглое окно в глубокой нише, а за ним во всем своем великолепии — гаррига, купающаяся в солнечных лучах и небесной лазури…

— О! — вырвалось у Анны-Марии.

Селестен улыбался, он был явно доволен. Большая комната. Обрамленная красными бархатными шторами глубокая ниша служила как бы отдельной комнаткой: тут стояли скамьи с красными подушками, небольшой столик… Необъятный диван-кровать с веточкой букса у изголовья, красное шелковое покрывало с золотой бахромой, ковер, почти во весь пол, выложенный красными плитками, табуреты, скамьи, подушки на полу, на ковре… В глубокой нише — каменная статуя мадонны.

— Признаться, меня беспокоит отсутствие водопровода, — сказал Селестен… — Мы постарались все же устроить вас как можно удобнее, туалетная комната вот здесь, в одном из этих странных закоулков, гардеробная там, увидите, она вся в стенных шкафах с красивой резьбой на дверцах. Открою вам тайну: в одном из стенных шкафов есть небольшая дверь, выходящая на отвесную лестницу. Вы не сможете ею пользоваться, да вам она и ни к чему, так как ведет в подземелье. Подземелья начинаются под башней, — должно быть, некогда они служили складами. Один из выходов — метрах в пятидесяти от дома, в самой гарриге… Предусмотрительные были у меня предки! Но я болтаю, болтаю, а вы, вероятно, проголодались!

— Проголодалась, но мне не хочется уходить от окна!..

— Сегодня вечером прикажу подать ужин к вам в комнату. Горячего сюда, конечно, не донести, но если вы удовольствуетесь холодными блюдами… а сейчас мы, с вашего разрешения, позавтракаем на воздухе.

Они спустились во двор. В углу, образованном крепостной стеной, росли два исполинских платана. Под этими платанами и был накрыт стол. Очень старая женщина, высокого роста, с пергаментно-желтым лицом, вышла из низкого одноэтажного здания, неся перед собой поднос. Селестен пошел старухе навстречу, взял у нее из рук поднос, поставил на стол, поцеловал ее.

— Здравствуй, Марта, а где девочка? Почему подаешь ты?

— Девочка уехала на праздник в В. Все это время мадам очень беспокоилась: ты долго не приезжал…

Марта расставляла на столе закуски, не поздоровавшись с Анной-Марией, не глядя в ее сторону.

— Если хотите помыть руки, пойдемте на кухню…

Анна-Мария последовала за Селестеном. Кухня была вровень с землей; она так прокоптилась, что пламя очага казалось неестественно ярким… Вокруг стола сидело трое мужчин: те двое, которых Анна-Мария уже видела во дворе, и еще какой-то блондин с обветренным лицом. Мужчины встали, вытянув руки по швам.

— Это пленный, он работает у нас в поле. Смирный… — сказал Селестен. Как говорят: «Он не кусается»…

На вертеле, в очаге, жарились три курицы. Марта что-то помешивала в черном, подвешенном над огнем котле, из котла валил белый пар. Настоящая колдунья… Селестен лил воду над оловянным тазом на руки Анне-Марии.

— Вас не пугает такая жизнь?

Нет, не пугает. Никогда еще Селестен не видел ее такой веселой; в сущности, до этого дня он вообще не видел ее веселой. Он пожалел, что не знал ее, когда ей было двадцать лет… Нет, такая жизнь не пугала Анну-Марию, здесь было столько воздуху, что можно было прополоскать в нем и голову и сердце, здесь была гаррига… Эта жизнь не пугала ее, несмотря на присутствие Селестена, трех молчаливых мужчин, старухи с пергаментным лицом и больной, спрятанной где-то в доме-крепости… Анну-Марию охватило чувство беспричинного ликования — ах, как бы ей хотелось уйти в гарригу и переночевать там под открытым небом, одной, без дум, без воспоминаний, без мыслей о завтрашнем дне…

После завтрака Анна-Мария чудесно проспала целый час на кроваво-красной кровати. Селестен ждал ее в большой зале, он был в шортах, с ножом у пояса. Они вышли и долго-долго гуляли. Приходилось то взбираться вверх, то спускаться. Низкие серые стены окаймляли несуществующие дороги; кустарник, низенькие пробковые дубы, изредка большие деревья, росшие в одиночку и группами, и повсюду — лаванда… Чем дальше шла Анна-Мария, тем меньше она чувствовала усталость: воздух нес ее словно на крыльях. Было здесь много миндальных деревьев, ветви гнулись под тяжестью миндаля, он падал на землю. За одним из пригорков показались стены фермы, сложенные все из того же жемчужно-серого камня. Поле, обсаженное фруктовыми деревьями… Селестен нарвал слив, больших, желтых, сладких. «Мне можно, меня здесь знают». Возле дома, не сходя с места, залаяла собака и замолчала, как только они подошли ближе. Какая-то женщина юркнула в дом: «Такой уж у них нрав в здешних местах…»

Долго еще Анна-Мария и Селестен бродили по гарриге, а вокруг пахло лавандой, и до самого горизонта расстилалась эта бескрайняя земля.

— Сейчас мы подойдем к ферме, где располагалось первое организованное мною маки… Смотрите, вот здесь было наше стрельбище…